Последний бросок на запад
Шрифт:
Вадима не было. «Наверное, кофе пошел ставить,» — подумал Дима и стал собираться в дорогу, стараясь ничего не забыть — часы, компас, побольше патронов, фанат и еще много очень необходимых мелочей, без которых наемнику не обойтись.
Хорошо почищенный и смазанный автомат стоял в углу и тускло отсвечивал вороненой сталью. Его предстояло закинуть за спину в самую последнюю очередь.
«Хорошее оружие,» — в который раз подумал Емельянов, глядя на автомат Калашникова производства Ижевского завода. Хорошо, что удалось поменять. Предыдущий автомат, югославского производства, был точно таким же, только сделан был настолько некачественно, что Емельянов уже несколько раз чуть не расставался с жизнью по вине заклинившего затвора или других неполадок.
Вернулся Чернышев с импровизированной туркой, сделанной из пустой жестяной банки из-под пива. Он действительно варил кофе, и теперь его аромат распространялся, по всей комнате.
— Хочешь кофе? — холодно спросил Чернышев.
Емельянов кивнул.
— Давай.
Вадим аккуратно разлил кофе по фаянсовым чашкам, которые он, как любитель комфорта, прихватил в магазине во время последнего налета. Сербы, конечно, обеспечили всех необходимой посудой, но все было металлическое или пластмассовое, отчего пища часто имела неприятный привкус.
В полной тишине — большинство обитателей бывшей турбазы еще спали — Чернышев и Емельянов допили кофе и закурили. Опять же — трофейное «Мальборо».
— Который час? — спросил Чернышев, подводя свои часы.
— Без пяти семь. Пора выходить. Кабанчик уже завел машину.
— Хорошо. Сейчас только проверю все еще разок. Мало ли что…
Вадим завел часы и проверил содержимое нагрудных-карманов. Рейд не должен был затянуться, и поэтому никаких вещмешков, ничего лишнего с собой не брали, только самое необходимое для боя, наблюдения и сухой паек на случай непредвиденных обстоятельств.
— Все, трогаемся, — сказал Чернышев, закончив собираться.
Оба встали с кроватей, которые, согласно примете, оставались незаправленными до возвращения хозяев, и вышли из здания.
Кабанчик подбросил их на десять километров. Дальше надо было идти пешком.
Днем солнце уже припекало достаточно ощутимо, пахло весной, но ночью по-прежнему был морозец и утром все вокруг покрылось инеем, а лужицы воды во дворе прихватывались тонким слоем льда.
«В долине сейчас теплее», — подумал Емельянов; а путь их как раз и лежал в долину.
Он случайно задел ветку дерева и та осыпала его снегом, который попал за шиворот ему и напарнику. Чернышев принялся отряхиваться, раздраженно чертыхаясь при этом и злобно поглядывая на Дмитрия. Емельянов не оглянулся и пошел вперед.
«Главное — не сорваться, — думал Емельянов. — Действительно война показывает — кто есть кто. Неужели я столько лет дружил с человеком, для которого нет большего удовольствия в жизни, чем поиздеваться над другими людьми?»
Чернышев шел сзади молча. Слышалось только его тяжелое дыхание.
Емельянов еще раз вспомнил приказ капитана Стойковича.
Предстояло пробраться в северную часть долины, к мосту через Дрину — пронаблюдать за передвижениями противника, который резко увеличил на этом участке свою активность. Больше всего сербское руководство интересовали танки и бронетранспортеры, к возможному прорыву которых предстояло готовиться.
Емельянов молча прокладывал путь по глубокому снегу, который к тому же покрылся ледяной коркой и очень затруднял ходьбу.
— С курса бы не сбиться, — пробурчал Емельянов, с тоской разглядывая темный лес.
Разочарование в своем лучшем друге здорово портило настроение.
— Ты мне? — спросил Вадим.
— Нет…
— Чего ты там бормочешь? Говори громче, я ничего не слышу.
— Да так, ничего. Это я сам с собой.
Снег скрипел у них под ногами, и маленькая боевая группа постепенно приближалась к своей цели.
Емельянов молчал; Чернышев же не решался первым завести разговор…
Вскоре лес заметно поредел. На этом склоне только чахлые кустики давали какую-то маскировку разведчикам.
— Давай поднимемся на тот пригорок, — предложил Чернышев. — Оттуда мост очень хорошо просматривается. Я думаю, что здесь особых трудностей не возникнет.
— Но зато и мы будем как на ладони, — резонно заметил Емельянов. — А трудности не просто возникают, они, к сожалению, возникают внезапно — вот что плохо. Так что зарекаться рано.
Чернышев достал пачку сигарет.
— Емеля, давай перекурим. Неизвестно, как там оно дальше будет.
В этой реплике без труда можно было бы различить нехитрый подтекст: «Может быть, это наши последние с тобой сигареты…»
— Давай, — Емельянов, все еще борясь с собой, решал, не послать ли Чернышева на все четыре стороны хорошими русскими словами, или же еще попробовать разобраться в их взаимоотношениях.
Каждый был погружен в свои мысли и потому курили молча, жадно затягиваясь. Потом, прячась за чахлыми кустами, наблюдая за мостом, им придется сидеть не шелохнувшись, не говоря уже о том, чтобы закурить.
— Все, пошли, — твердо сказал Емельянов, бросая на землю до фильтра докуренную сигарету и придавливая ее носком ботинка. — Нечего время тянуть.
Он махнул рукой и, пригибаясь, стал пробираться на выбранный горный склон.
Когда до моста оставалось около двухсот метров, Чернышев шепотом сказал Емельянову, что с биноклем все вполне прилично будет видно и отсюда. Нет никакого смысла подбираться ближе.
Выбрав развесистый, обсыпанный инеем куст на пригорке, затененном высокой скалой, они легли на землю, словно дикие кошки, подстерегающие жертву.
— Давай бинокль, я пока настрою, а ты прикури мне сигарету. Кажется, все спокойно и до нас никому нет никакого дела, — сказал Чернышев. — Только бы так и дальше продолжалось.