Последний полицейский
Шрифт:
И он спрашивает:
– Ты ведь Пэлас, верно?
– Да. – Я слишком поздно понимаю, что происходит, и тянусь к наплечной кобуре, но мужчина уже отбросил плакат и тычет чем-то мне в ребра. Я опускаю взгляд и вижу пистолет. Короткий, черный, уродливый.
– Замри.
– Хорошо, – говорю я.
Морось хлещет нас обоих, намерзает на мостовой Игл-сквер. Люди жмутся к стенам, проходят в двух десятках шагов от нас, но все прячут лица от холода и дождя, смотрят себе под ноги. Ничего не замечают, и всем плевать.
– Ни слова!
– Молчу.
– Вот
Он тяжело дышит. На бороде и усах желтоватые пятна от сигарет. От него пахнет табаком.
– Где она? – шипит бородач.
Пистолет больно давит на ребра, задирается вверх, и я представляю, каким путем пройдет пуля, разрывая мягкие ткани, мускулы, стремясь к сердцу.
– Кто? – спрашиваю я.
Мне вспоминается отчаянный бросок Туссена к пепельнице. Элисон сказала, что на такое можно решиться только от отчаяния. Вот и этот, с рекламным плакатом, туда же: нападение на сотрудника полиции с применением огнестрельного оружия. От отчаяния. Ствол впивается мне в бок.
– Где она? – повторяет он.
– Кто – где?
– Нико.
О, господи! Нико… Пока мы так стоим, дождь усиливается. На мне даже пальто нет, только серый блейзер. Из-за мусорного бачка показывается крыса, шмыгает мимо нас, бежит через площадь в сторону Мэйн-стрит. Я провожаю ее взглядом, а мой противник облизывает губы.
– Я не знаю, где Нико, – говорю я ему.
– Знаешь-знаешь!
Он сильнее упирается в меня пистолетом. Вбивает его в тонкую ткань рубашки. Я так и чувствую, как у него чешется палец нажать курок, как энергия его возбуждения нагревает ствол. Я вспоминаю дыру в голове Наоми, чуть выше и правее левого глаза. Мне не хватает Наоми. Здесь так холодно, лицо мокрое. Шляпу я оставил в машине, вместе с собакой.
– Послушайте, пожалуйста, сэр, – начинаю я, повышая голос, чтобы перекрыть дробь дождя. – Я не знаю, где она. Сам ее ищу.
– Врешь.
– Это правда.
– Врешь!
– Кто вы такой?
– Пусть тебя это не волнует.
– Хорошо.
– Я ее друг, понял? – все-таки говорит он. – Друг Дерека.
– Ясно, – говорю я и пытаюсь припомнить все, что рассказала Элисон о Дереке Скиве и его нелепой организации: доклад Кэтчман, тайные базы на Луне. Бред отчаяния, но именно из-за него этот человек стоит передо мной, и, стоит ему чуть шевельнуть пальцем, я буду мертв.
– Где Дерек? – спрашиваю я.
– Ах ты подонок! – Злобно фыркнув, он свободной рукой бьет меня кулаком в висок.
Мир сразу теряет четкость, расплывается, и я складываюсь пополам, а он снова бьет, и рвота подступает к горлу, я отлетаю к стене, ударяюсь головой о кирпичную кладку. Пистолет тотчас догоняет меня, вонзается в ребра, а мир вращается, уплывает, дождь заливает мне наклейку на глазу и лицо, кровь из верхней губы сочится в рот, в голове грохочет пульс.
Он подбирается ко мне вплотную, громко шепчет в ухо:
– Дерек Скив мертв, сам знаешь, ведь это ты его убил.
– Я не… – Рот у меня наполняется кровью, я сплевываю. – Я не убивал.
– Да ладно, ты и убил. Очень ловко
– Даю вам слово, я не понимаю, о чем речь.
Впрочем, как это ни странно, когда мир понемногу замедляет вращение и усатое лицо обретает четкость вместе с холодной пустыней площади за ним, я начинаю понимать. Спроси меня кто, я бы, наверно, и сам сказал, что Скив мертв. Просто у меня не было времени об этом подумать. Господи, вот так проснешься однажды, а все умерли. Я отворачиваюсь, сплевываю темную струйку крови.
– Слушай, друг, – начинаю я, заставляя голос звучать ровно. – Даю слово. Нет, постой, посмотри-ка на меня. Посмотришь?
Он вскидывает голову, смотрит круглыми, перепуганными глазами, губы под темными усами дергаются, и на секунду мы превращаемся в карикатурных любовников, заглядывающих друг другу в глаза на холодной мокрой площади. Нас разделяет только ствол пистолета.
– Я не знаю, где Нико. Я не знаю, где Скив. Но я мог бы помочь, если бы знал то, что известно тебе.
Он задумывается, тревожный внутренний спор отражается в больших скорбных глазах, он тяжело дышит, приоткрыв рот. Потом внезапно и слишком громко заявляет:
– Лжешь. Ты знаешь. Нико говорила, что у ее брата есть план, тайный план полиции…
– Что?!
– Как вытащить оттуда Дерека…
– Что?
– Нико сказала, ее брат составил план: он добудет ей машину и…
– Не так быстро… постой.
Дробь дождя.
– А потом Дерека застрелили, а я еле выбрался, а когда выбрался, нигде ее не нашел.
– Я ничего об этом не знаю.
– А вот и знаешь!
Холодный металлический щелчок – он снимает предохранитель. Я дважды вскрикиваю, хлопаю в ладоши, и усатый выдыхает: «Эй!» – а с угла площади раздается яростный лай. Он оборачивается туда, я же, вскинув руку, с силой толкаю его в лицо, и он, пошатнувшись, приземляется на собственный зад.
– Дрянь! – доносится с земли.
Я, выхватив оружие, целюсь прямо в его толстое тулово, но внезапный толчок сбивает равновесие. Кругом темно, и лицо у меня мокрое, а в глазах опять двоится, так что я, должно быть, навожу прицел не туда, потому что пинок прилетает с другой стороны. Он вскидывает ноги и дает мне подножку, я опрокидываюсь, как опутанный веревками памятник. Перекатываюсь, отчаянно шарю глазами по площади. Пусто. Ни звука, кроме дождя.
– Чтоб тебя, – говорю я, садясь, достаю платок, прижимаю к губе. Гудини подбегает, скачет передо мной, ласково ворчит, и я, протянув руку, даю ему понюхать ладонь.
– Врет он, – говорю я песику. Зачем бы Нико выдумывать, будто я задумал штурм тюрьмы? И где бы она взяла машину?
Только вот у таких, как этот усатый, на вранье мозгов не хватает. Человек, способный поверить, будто власти Соединенных Штатов за последние пять лет успели втайне соорудить убежища на обратной стороне Луны, потратили такие средства ради страховки от шанса один к двумстам пятидесяти миллионам…
«Бред», – думаю я, кое-как поднимаясь с земли. Сестра слишком умна для такой чуши.