Последний русский
Шрифт:
Вдруг мелькнула фантазия: там, внизу, во дворе, если следовать логике происходящего, пространство распадется на составные элементы-фигуры. Может, всеобщее перевоплощение уже свершилось. Пространство исчезло, а то, что от него осталось, – действительно было и новым, и вечным. Я спущусь, а там – нет ничего, кроме геометрических символов – красных треугольников, зеленых окружностей и синих квадратов. Может, остановиться, вернуться в привычное?..
Если бы я, скажем, отслужил в армии, то, пожалуй, не испытывал бы этих странных ощущений. Но испытывал бы что-то другое?
На втором этаже сидели давешние «облавщики», светя бритыми затылками, характерными десантными «ежиками». Хотя к десантникам, естественно, никакого отношения не имели. Расположились на ступеньках. Закусывали, пили водку. Без стаканов, ложек и тарелок. Шарили
– Не бойся. И кастрюлю вашу потом вернем…
Это было произнесено почти с благодарностью. Мол, в колодец не плюем.
– Гулять идешь? – спросил один, вздохнув.
Не злобно, с розовой завистью. Не останавливаясь, я кивнул.
– Пока мы тут чисто служим, – говорили они между собой, причем ничуть не злобно, а как бы с долей уважения, – он с нашими девчонками гулять ходит!
– А может, и приятеля своего встретит. Привет передаст. Что ждут его друзья…
Наконец они остались позади. Не навечно же они застряли у нас в подъезде. Вот закончится боевое дежурство – и снова по казармам.
Я шел наискосок через двор. Ни бабочек-лимонниц, ни тем более шампиньонов во дворе давным давно не водилось, но чудилось, что в сумерках, почти в тумане, что-то трепетало, словно в воздухе возникали бабочки (или их призраки), и что-то похрустывало под подошвами кроссовок, словно я давил тугие шляпки грибов. Два мира, верхний и нижний, как бы прорастали друг в друга.
Я знал, что Павлуша, наряженный в одежды моей мамы, теперь забрался на 12-й этаж. Однако я все-таки огляделся, словно боялся, что все-таки где-то мелькнет знакомая фигурка. Неприятное кривобокое словцо «мнимоумершая» не забылось.
Выйдя из крайнего подъезда №9, я направлялся в противоположный крайний подъезд №1. Как бы прочерчивая гипотенузу между вершинами катетов.
Все-таки нечто геометрическое в пространстве происходило. Хотя в вечерних сумерках хроматические цвета фигур вылиняли, превратились в различные оттенки серого. Я пересекал детскую площадку с низкими перекладинами качелей и железным колесом карусели. Две прямоугольные арки, в которых теперь не было ни следа от оранжево-красного свечения. В одной из них виднелась набережная Москвы-реки, залитая белым электрическим светом уличных фонарей, в другой – проспект и сквер.
«Геометрические» ассоциации были вызваны более прозаическими причинами, не имевшими отношения к поколебленному душевному равновесию.
Я направлялся в другое крыло дома – правое (или левое?). Все в этом крыле – лестничные пролеты, двери квартир на площадка, сами квартиры, – словом, вся планировка была организована с точностью до наоборот. Там, что в нашем крыле было правым, превращалось в левое, и наоборот. Все было как будто точно так, как у нас, но на самом деле совершенно другое. Всегдашний сдвиг-парадокс восприятия. Два крыла дома были строго симметричны. Или, точнее, асимметричны. Это откуда смотреть. Когда привыкаешь к одной геометрии, а затем вдруг попадаешь в пространство, так сказать противоположно ориентированное, волей-неволей возникает это странное, неуютное ощущение, вроде бы ты оказался в Зазеркалье. Я замечал эту странность с детства, когда (хотя и не часто) мне случалось заходить в другое крыло.
То же самое я ощущал и сейчас, войдя в подъезд №1 и поднимаясь по ступенькам к лифту, который, на первый взгляд, был таким же, как наш, однако сразу возникало подозрение, что тут что-то не так, словно какая-то подделка. Царапины, пятна, надписи на стенах были, естественно, другими.
Никита, между прочим, тоже жил на 9-ом этаже. На лестничной площадке тоже две точно двери. Одна в трехкомнатную, как у Павлуши. Другая в четырехкомнатную, как у нас, – дверь к Никите. Как это не странно, но именно здесь когда-то (до пожара) жила наша Наталья. Сама она ничего о том периоде не рассказывала, даже моей маме. Кое-какие сведения можно было подчерпнуть лишь и слухов, и болтовни старухи Цили.
Изначально, то есть до этого самого пожара, планировка квартиры была весьма просторной. Это были прекрасные четырехкомнатные апартаменты, унаследованные Никитой от родителей. Его отец был каким-то пребольшим начальником в Москве, чуть не комендантом города. Но родители умерли, когда он был еще сравнительно молодым человеком, и в результате он остался один в громадной квартире, при деньгах, вещах, ценностях. Кстати, завидный жених, притом физически здоровенный детина, что сочеталось в нем с умением быть чрезвычайно изящным кавалером. К тому же некоторое время танцевал не где-нибудь, а в Большом Театре (как выражалась Циля «пританцовывал»). Циля уверял, что свою дочку (тогда, естественно, тоже еще живую) она уже практически просватала за него. Но жених оказался привередлив. Якобы, в самый последний момент женился на другой девушке с романтическим именем Маргарита, Марго. О ней было известно лишь то, что это была хрупкая красавица, происхождения какого-то неподходящего, конечно, тщательно скрываемого. Не то бело-офицерской, не то княжеской крови звезда. Сначала Никита и Марго жили, как полагается. Марго родила девочку. То есть Наталью. Потом Никита, которому наскучило «пританцовывание» в Большом, (а вернее, раздобрев непомерно) из труппы уволился и занялся Бог весть чем. Что-то связанное с искусством. Точнее, операции с антиквариатом. Потом Марго вдруг бросила Никиту, ушла к другому, забрав с собой Наталью. Может быть, тот другой был вполне достойным, серьезным мужчиной. Неизвестно. С ним прожила несколько лет. Но дочка тянулась к отцу, часто навещала. А еще через несколько лет, когда Наталья была уже почти девушкой, Марго так же неожиданно бросила любовника и вернулась к Никите. За ней, естественно, закрепилась репутация взбалмошной дуры. Они снова зажили, как ни в чем не бывало. Правда, прожили так очень недолго. Наталья выскочила замуж за Макса, едва ли дотянув до шестнадцати, переехала к мужу… Сразу после этого и случился тот ужасный пожар, в котором погибла Марго. Циля имела однозначное мнение: мол, Бог наказал. (Чушь конечно. Кого? И за что?) При этом Циля утверждала нечто и вовсе немыслимое: будто бы Марго, взбалмошная дура, сама не захотела выходить из огня. Почему? (Возможно ли было вообще такое?!)
Я бывал у Никиты. Но довольно давно, еще в детстве, с мамой. Не квартира, а уродливый обрубок. Вместо того чтобы, как у нас, попасть в глубокий извилистый коридор, приходилось топтаться в маленьком закутке, два шага в длину, два в ширину. Вместо просторной прихожей – глухая стена. Единственная дверь – сразу к Никите в комнату. И, что самое нелепое, на кухню и в ванную с туалетом можно было попасть только из комнаты, через другую дверь. Причем кухня тесная, размером с мой «кабинет» за шкафом, а в крошечный «санузел» ухитрились впихнуть унитаз и сидячую ванну. Вот и вся стариковская берлога, прежде бывшая шикарными апартаментами.
Все дело в том, что от пожара пострадало три четверти квартиры. Три комнаты выгорели начисто, с невероятной скоростью, буквально до золы, словно продувались кислородом. В одной из них располагалась спальня, где сгорела Марго. Сильно повреждены оказались также кухня и коридор. Пожар перекинулся и на соседнюю квартиру, в которой в тот момент как будто бы никто не проживал, но которая тоже выгорела целиком. Стена, смежная между квартирами, растрескалась и обрушилась. Пострадали и квартиры сверху. Но комната, которая служила Никите кабинетом и в которой, как говорили, находились самые ценные вещи, практически не пострадала.
Сразу после пожара начались ремонтные работы. Бывший танцор, живший в уцелевшей комнате, с удивлением обнаружил, что после того, как был вычищен первый мусор, прямо посреди квартиры буквально в один день выросла загадочная кирпичная стена, наглухо закрывшая проход в коридор. Оттяпали также больше половины кухни и всю ванную. В результате перепланировки от бывших апартаментов осталась лишь малая часть… Вот это было действительно странно.
На каком основании, кто самоуправствовал? Никита, еще не пришедший в себя после пожара, не то чтобы не возмутился – даже не пытался ничего выяснить. Не пикнул. До смерти напуганный мыслью, что на него возложат ответственность за пожар и последствия (за гибель Марго в первую очередь, за причинение ущерба ведомственному дому). Был потрясен жутко. О притворстве, лицемерии не было и речи. Умолял знакомых замолвить хоть словечко, заглядывал в глаза соседям, униженно собирал какие-то положительные характеристики. Каких только слухов тогда не ходило! Никиту сначала действительно принялись таскать по инстанциям, якобы, подозревали во всех смертных грехах – поджоге, даже убийстве жены, – но вскоре оставили в покое.