Последний русский
Шрифт:
– Я бы на его месте попытал счастья.
– Спать я иду, спать!.. – Я покачал головой. – Смотрите, не нарвитесь на облавщиков, клоуны!
Но их теперь было бесполезно предостерегать. Они вышли на лестничную площадку. Сделали мне ручкой и стали подниматься вверх по лестнице, туда, откуда доносился смех и музыка, а я закрыл дверь.
Спать, во всяком случае, я не собирался. Дверь в комнату Натальи все еще была распахнута. На этот раз не стал переступать порога. Конечно, «облавщики» успели пошарить тут хамскими взглядами, обдали святыню скверным дыханием. Но я с радостью сознавал, что удалось
Белые пятна, отблески электрического света от уличных фонарей. Красные сигнальные подфарники, целый поток по мосту и проспекту, бегущие по потолку отблески фар, блеск Москва-реки. Не стоило лишь прикасаться к этому раньше времени… Я поспешно закрыл дверь, повернул торчащий в замке ключ и поспешно сунул в карман.
Мысль забраться к Наталье в постель, чтобы дожидаться там ее прихода, еще недавно приводила меня в восторг. Напор, оригинальность, авантюрность, почти гусарство. Это приходило мне в голову и без Павлуши. В другой раз я бы, наверное, так и поступил. Но теперь, когда все чуть не наперебой, хоть и шутейно, советовали мне это, затея отдавала пошлостью, и я решительно от этого отказался.
Но и просто сидеть, дожидаясь Натальи, было невыносимо. Да и Кира могла опять привязаться со своей опекой и разговорами. Я решил немедленно отправиться к Никите, рассудив, что Наталья прекрасно это поймет, не будет удивлена, если я объясню, что решил проветриться, а заодно зайти за ней к Никите. А потом, пожалуй, можно и ей предложить прогуляться перед сном.
В глубине коридора зазвонил телефон, и Кира сняла трубку. Она явно старалась говорить потише, хотя поглядывала в мою сторону, словно речь шла обо мне.
– Нет, нет его! – услышал я. – Здесь таких вообще нет! И не было!.. И не звони сюда больше!
Удивленный, я подошел, но она уже успела повесить трубку.
– Кто звонил? – спросил я.
– Да никто, – раздраженно проворчала она.
– Мне? Кто звонил, Кира? – воскликнул я, схватив ее за руку.
– Господи, да полоумная дура-баба.
– Кто?
– Из морга служительница, – неохотно призналась она.
– Откуда?!
– Работа у них такая, фуй! Немудрено двинуться.
– А что ей было надо?
– Да ничего не надо. Говорю, полоумная. Припугнула я ее немножко, дуру толстую! Уж в третий раз тебе звонит.
– Мне?! Все-таки мне?
В этот момент снова зазвякал телефон. Я потянулся к трубке, но Кира отчаянно замахала на меня руками.
– Не бери! Не бери! Не подходи!
– Да почему? – удивился я.
– Только расстроишься!.. Я лучше скажу, что тебя дома нет…
Но я все-таки проигнорировал ее предостережения и решительно снял трубку.
– Алло?
– Алло! Алло! Голубчик сыночек! – услышал я певучий, но явно пьяный голос. – Слава Богу! А то эта дура звать не хотела. Мне тут еще троих одевать, а она мне лапшу вешает. Да ты слушаешь, понимаешь меня, мой дорогой?
– Я-то слушаю, – как можно строже сказал я. – Только вы ничего не говорите!
– Вот умница мальчик! Я говорю. Только сейчас что-то в горле ссиплось. Кх-х!.. Из-за этой дуры, видно, накричалась… Кх-х, кх-х!.. Ты погоди, ты, что-то не припомню, блондинчик или брюнетик?
– Вы кто? Вам кого нужно?
– Как кого? Тебя. Тебя и надо. А меня тетей Анжеликой зовут. Помнишь, толстая такая? Идут и идут к нам, как говорится, толпой, со всех четырех сторон света. Ты, в общем, не сомневайся. Она это была, она. В нашей бухгалтерии тоже путаница бывает. Я-то их всегда по головам считаю. На лица что смотреть! Все на одно лицо. Хотя стараемся для родных и близких. Очень стараемся. Хорошо готовим. Мне дочка Соня помогает, студентка-умница. Тоже толстая. Зато имя красивое, правда? Даром же денег не берем. Сейчас время такое, везде их путают, в порядке вещей. А замену-то как потом искать? И родственники жалуются. Но у нас-то, то есть в моих боксах, все четко. Она это, миленький мой, мамочка твоя! Не беспокойся. Сама же не встала, не ушла из охладильничка, как какая-нибудь мнимоумершая… Кх-х!.. Опять ссиплось, что ли… Ты, мой милый, я вот вспомнила, такой светленький, красивенький, верно? Не оробел у меня. Сам ее ласковый на полочку уложил. Еще мяконькую, неостывшую. Молодец. А твоя эта, тетка что ли, которая и по телефону. У нее теперь претензии, что деньги у нас зря берут, что мальчик мамочку не признал. Не она, мол, говорил. Будет теперь переживать. А это она! Ручаюсь. За что же нам пистоны ставить?.. Ты за урночкой знаешь, когда приезжать, голубчик?.. Ты что же молчишь?.. Может, ты не светленький, а черненький?..
Я швырнул трубку. Кира была права. «Тетя Анжелика»! Но дернул же ее черт за язык заявлять о каких-то «претензиях»! В голове стучало это неприятное, какое-то кривобокое словцо: мнимоумершая.
– Я же предупреждала, Сереженька, расстроишься только, – сказала Кира. – Ты же еще маленький. Тебя еще опекать надо, – Она гладила меня по плечу и по спине. Так гладят что-то свое, родное. – И мы тебя ни за что одного не бросим. Нужно и с вещами, и с наследством распорядиться… У меня вообще была такая мысль, – вдруг выдала она, – сразу тебя, бедного, усыновить. Потом подумала, зачем бюрократические формальности. Ты мне и так, как родной сыночек. Можешь считать, я тебя так и усыновила!
– Вроде у меня и возраст уже не тот, – вздохнул я, с сомнением покачав головой. – То есть чтобы усыновлять и опекать.
– Да разве возраст имеет значение, родненький! Ты для меня, как для мамы, всегда будешь маленьким. Ты и Ванда – оба мои деточки! Иначе и быть не может. Хочешь ты того или нет… Понимаешь? – спросила она, повышая голос.
– Ладно, Кира, – поспешно кивнул я, – ладно.
– Если хочешь, называй меня «мамочкой». Хотя, – спохватилась она, увидев, что я нахмурился, – ты прав, ты прав. Мамочка бывает только одна!..
Но я уже не слушал ее. Махнул рукой и, схватив джинсовую куртку, направился к двери.
– Куда так поздно? – крикнула мне вслед Кира.
– Дела!
– А ключ от Натальиной комнаты мне не отдашь?
– Нет, – решительно прошептал я, – не отдам.
Я быстро спускался по лестнице с этажа на этаж. Лампочки медно светились под потолком. Лестница, бегущая вниз, как бы закруглялась, становясь винтовой. Хотя на самом деле ничего подобного не было. Окна на каждом этаже были распахнуты еще днем во время жары, а теперь через них лилась с клубами тумана вечерняя прохлада. Каждое окно открывало новый уровень обзора – сужающийся, сгущающийся, словно я спускался в подземное царство. Темно-синий вечер, сиреневый, почти фиолетовый. Все темнее смыкалась листва, все туманнее и беззвучнее становилось снаружи.