Последний русский
Шрифт:
У него и речь была слюняво-стариковская. С одной стороны, обычные слова, а с другой, налет бреда. Когда это начинается?.. Хотя сейчас он был относительно в норме.
– Видишь, какой я, бедный, старенький стал, слепенький, больной, – говорил Никита, жалобя не то себя, не то меня. – Даже говорю плохо. Словно каша во рту, да? Целый букет болезней. Букетик. Сосуды закупорены, сердце изношено, печенка развалилась, мозги протухли, грыжа межпозвоночная, почки не функционируют, в трусы капает, геморрой как виноградная гроздь… Уф-ф! Тело состоит не из нормальных органов, а из аденом, сарком, мелоном, папиллом и метастазов… Усыпить бы,
– Так это очень хорошо. Может, вам попробовать окунаться в ледяную воду? – рассеянно предположил я.
– Хе-хе, может, сначала провоняю, как Лазарь, а потом через неделю восстану из самого гроба?
Я прислушивался, словно пытаясь обнаружить Наталью, хотя давно понял, что ее уже здесь нет. Но все не верилось. Я этого совсем не ожидал. Куда же она могла деться? Я мучительно соображал, как бы мне осторожно выведать это у Никиты.
– А вот скажи мне, Сереженька, – тормошил он меня, – когда ты, молодой человек, видишь, что сидит такой старик, вроде меня, то ли дремлет в маразме-склерозе, то ли задумался о чем-то, тебе не бывает любопытно узнать, о чем он думает, этот ходячий полутруп? О чем он может мечтать, чего желать?
– Не знаю.
– То есть о чем, спрашивается, он вообще еще может думать, верно?
Я вспомнил старуху Цилю. Ее засыпание верхом на толчке, ее бормотание. Не это ли он имеет в виду? Не женщина, не мужчина, – как ни уничижительно и цинично звучит – оно, «существо».
– Вот именно, «оно»! – закивал Никита. – О чем, интересно, оно может думать? И тем более мечтать и желать? И каким местом?
– О чем? О будущей вечной жизни? – предположил я.
– Ничего подобного! Какая чепуха! – энергично замотал головой он. – Оно думает о том, как прекрасна эта жизнь! И мечтает о том, чтобы о нем заботились, чтобы его любили! А все его бросили, все забыли! Есть же такие чистенькие, румяненькие ароматные старички-боровички, словно фарфоровые куколки, который любят…
– Но Наталья, она же, как раз… к вам собиралась! – спохватился я.
– Неужели? Очень мило. Она так редко появляется. Практически не заходит. Не заботится. Я из-за нее болею и на нее, Сереженька, в большой обиде! А ведь обещала зайти помыть папу.
Это явно было вранье. Она навещала его регулярно. Уж я-то знал.
– Чепуха! Она вас очень любит и заботится!
Видимо, и Никита почувствовал, что обвинения чересчур нелепы.
– Да что я о себе!.. – тут же переключился он. – Как ты, Сереженька?
– Хорошо, – пожал плечами я.
– Хорошо! – со скорбной иронией хмыкнул он. – Бедный мальчик. Мамочка-то умерла…
Я уже смирился, что со мной то и дело будут заговаривать об этом.
– Да еще без папы рос, бедненький, – с увлечением продолжал он. – Ну, ничего, все можно пережить, если есть здоровье… А хочешь, будь моим сыночком, Сереженька? Я тебя усыновлю по-настоящему… – («Что-то все рвутся меня усыновить, – подумалось мне. – Вот и Кира только что… Неужели я выгляжу таким несчастным и беспомощным?») – А Наташенька, – захихикал он, – будет тебе, как родная сестричка, как старшая сестра. И все мы как одна родная семья. По-моему, очень, очень хорошо! Не хочешь?
– Я в полном порядке, Никита Иванович.
– Ну что ж, – тут же согласился он, – ты уж большой. Вон какой – «молодой человек»! К тому же, – спохватился он, словно вспомнив о чем-то, – было бы и глупо, чтобы я тебя усыновлял… У тебя ведь есть папа!.. Ну не поладили родители ребенка, не жили вместе. Их дело. Ты их не осуждаешь, умный мальчик? То есть, я хочу сказать, отца не осуждаешь, Сереженька?
– Да нет, не осуждаю, – немного удивленно покачал головой я.
– И мамочка твоя, она же его любила?
– Наверное.
– Не наверное!.. Несомненно, любила. Я знаком с твоим папой, – сообщил он. – И ты, кстати, на него очень похож. Такой же голубоглазый, умный. И интеллигентный, конечно. Прекрасный собеседник. Я, признаюсь, всегда рад, люблю с ним поговорить. У-у, замечательный человек! И тебя очень хвалит. Говорит, что, может, затем только и на свет появился, чтобы тебя родить.
Я взглянул на него с изумлением. О чем он?!
– То есть?
– Правда, правда. Очень хвалит.
О ком он говорит? Когда, как он мог беседовать с моим отцом? Заговаривается, что ли?
– Смотришь на такого человека – какая сила и уверенность, какое здоровье! Дай бог, чтобы ты пошел в своего папу… Как бы там ни было, папа рад за тебя, – заверил меня Никита.
Я отвел глаза в сторону. Вдруг до меня дошло, что все, может быть, объясняется очень просто. Скорее всего, имеются в виду поминки после похорон. Меня-то тогда не было, я гулял на природе. Кто-нибудь, например, Кира сообщила отцу, и тот действительно приехал.
Минута или две прошли в молчании. Мне пришло в голову: если Наталья уже побывала у Никиты, прибралась, приготовила еду и ушла, зачем же я тут сижу?..
– Ну, так что же, Сереженька, – ехидно заметил Никита, словно прочитав мои мысли, – где же твоя Наталья? Что нейдет?
И как-то глупо я себя почувствовал, словно я его надул, сообщив в начале разговора, что она собиралась его навестить. Шутил ли он или говорил серьезно?
– Так ты сказал, – стал допытываться он, – она ко мне собиралась?
– Ну да. Я вообще думал, она у вас. Разве она еще не приходила?
– Нет. Как видишь. Тебе это не кажется странным?
Да уж, это было очень странно. Я чувствовал запах борща и котлет. Но Никита с печальным видом развел руками.
– Ну, ничего, – сказал он, словно успокаивая или даже обнадеживая меня, – значит, вот-вот придет. Тогда чайку попьем все вместе!.. Как ты думаешь, Сереженька?
– Не знаю.
– Наверное, задержала какая-нибудь важная встреча. Или ответственное свидание, – предположил Никита.
Теперь это выглядело почти поясничаньем. Какая еще важная встреча? Какое свидание?
– Но ты ее дождешься?
– Почему нет, – кивнул я.
– А знаешь что, Сереженька, ты мне помоги! – вдруг с жаром попросил он. – Поможешь?