Последняя надежда
Шрифт:
Другая мысль приходит мне в голову, когда он возвращается и забрызгивает грязью мои плечи и здоровую руку. Что, если эрекция – это реакция на дискомфорт в моем присутствии? Я заставляю его чувствовать себя некомфортно, а его тело отвечает смущающим образом? Как у Дика Туретта? Чувствую укол сочувствия к нему. Во всем остальном он такой большой и сильный, что я не могу представить, чтобы ему было так неуютно рядом со мной.
У меня в голове мелькает мысль.
Твердо верю, что такие вещи нужно делать в лоб. Поэтому, как только
– Ава? Что ты делаешь?
– Я покажу тебе себя, если ты покажешь мне себя, – говорю я ему, снимая рубашку. – Давай все обсудим, ладно?
Хватит гадать и строить предположения. Я увижу, что его член будет нормального размера, и перестану пялиться на него. Он увидит меня голой и поймет, что я должна сбросить фунтов пятнадцать-двадцать. К тому же, я вся в укусах насекомых.
Мы посмеемся друг над другом, а потом напряжение между нами пройдет. Конец истории.
Глава 12
Рафаэль
Она снимает рубашку. Матерь Божья. Ее грудь едва прикрыта кружевами почти такого же цвета, как ее кожа. У нее соски размером с ластик, которые едва прикрыты швом в ткани, а сочная плоть выглядит так, будто готова вырваться из своих оков. Когда вся кровь отливает к югу, я раскачиваюсь, как марионетка, у которой только что перерезали веревочки. Не могу ни ходить, ни говорить. Я могу только смотреть.
Мои брюки такие узкие, что я боюсь упасть в обморок от потери крови.
Облизываю пересохшие губы, представляя, каково было бы взять в рот один из этих толстых сосков и провести языком по темному ареолу. У меня зудят руки, чтобы обхватить ее груди и посмотреть, не переполняют ли они мои собственные большие руки.
Я вытираю рот тыльной стороной ладони, забыв, что она покрыта амазонской грязью. Когда скользкий песок покрывает мои губы и язык, я выхожу из транса, вызванного похотью. Призываю образ последней женщины, к которой я прикасался. Увидеть ее кровь, услышать ее крики. Вспомнить ужас, страх и отвращение, которые носили все вокруг меня. Сплюнув песок на землю, я хватаю ее рубашку и пихаю ей.
– Какого черта ты делаешь? Надень это.
– Нет, у нас все будет прямо здесь.
Ава отдергивает руку, и от этого движения ее груди трясутся.
Если это возможно, Годзилла раздувается еще больше. Между нами раздается угрожающий грохот. У нее расширяются глаза, когда она понимает, что это от меня. Я встряхиваю рубашку перед ней. Мое желание к ней пересиливает стыд и отвращение к себе.
– Надень это, – произношу я каждое слово, чтобы не ошибиться.
– Нет.
– Да.
– Раф, ты ведешь себя, как девочка, у которой никогда не было секса, – шутит она.
Я замираю на секунду, но она видит. Она видит мою нерешительность, и понимаю, что в ту же минуту она соединяет все точки, потому что у нее расширяются глаза, а рот
– Срань господня, – выдыхает она. – Как это возможно? Посмотри на себя. Ты великолепен. Имею в виду, у тебя наверняка были предложения? Это религиозная причина? Ты монах? Как монах-воин?
Я бросаюсь на нее, но с моим подбитым глазом и забытой лужей грязи, которую использовал, чтобы намазать ее, у своих ног, недооцениваю расстояние и скольжу. Девушка хватает меня, но тоже теряет равновесие. Прижав ее к себе, я изгибаюсь так, чтобы ее хрупкая незащищенная обнаженная кожа не касалась грязи, камней или ветвей. Когда она обвивает ногами меня вокруг талии и кладет руки мне на грудь, чтобы выпрямиться, я почти кончаю.
Я – сухой трут посреди пустыни в полдень, а она – искра. Все мое тело охвачено вожделением, а мой разум задыхается от желания. Это единственное объяснение, почему я запускаю грязную руку в ее темные волосы и грубо притягиваю к себе.
Ава вскрикивает от удивления, когда наши рты встречаются, но ее губы приоткрываются, и она высовывает язык, чтобы облизать мои губы. Я открываюсь под ее натиском. А потом не могу вспомнить, кто, что начал, помню только, что ее рот влажный и горячий, а язык агрессивный.
Широко открываю рот, будто таким образом я могу высосать из нее каждую унцию удовольствия. Проведя языком по каждой губе, погружаюсь внутрь, чтобы погладить внутреннюю сторону ее щек и нёбо ее рта. Я провожу языком по ее губам, словно татуируя вкусовые рецепторы ее ароматом.
И она целует меня.
Снова и снова просовываю язык ей в рот. Девушка обвивает мой язык своим маленьким язычком, облизывая меня с каждым движением. Схватив Аву за задницу, я передвигаю ее, пока ее киска не трется об мой член. Знаю, он огромен. Знаю, могу разрубить ее пополам, пытаясь проникнуть в ее тело, но, Боже, я хочу этого.
Больше всего на свете мне хочется сорвать с нее штаны, раздвинуть ноги и погрузиться в то, что, как я предполагаю, будет самым горячим, плотным и влажным в мире.
«Отстань от нее!» – кричу я себе, но мой разум сейчас не контролирует ситуацию. Все мысли о проклятии, о боли, которую я причинил в прошлом, о предостережениях моей матери, о побоях, которые она нанесла, чтобы заставить меня выучить уроки, смешиваются с кровью, тяжело бьющейся в моих венах.
Мой член натягивает молнию, а девушка извивается. Я не отпускаю ее ни на минуту, потому что знаю, если это сделаю, она отскочит и посмотрит на меня, как на урода. Хотя умираю от желания лизнуть ее соски, которые затвердели в тугие точки, и сверлят дыры в моей груди. Больше всего на свете я хотел бы, чтобы она села своей голой щелью мне на лицо, и я мог ее попробовать на вкус. Несмотря на все это, я не остановлюсь. По какой-то причине она находится в состоянии похоти, и я держу ее там.