Повелитель монгольского ветра (сборник)
Шрифт:
В дверях показываются дети, русская девочка лет восьми и мальчик-казах помладше.
– Мам, можно уже? – неуверенно спрашивает девочка плачущую мать. – Мам, мы есть хотим, мам…
18 июля 1921 года, Урга, район Хурэ, Внешняя Монголия, 11 часов утра
Чуть колеблющиеся огоньки маленьких плошек-светильников, тысячами расставленных в храме Да-хурэ, не скрадывают темноты, в лучшем случае ее половинят. Огромная, многометровая поясная статуя Будды окружена десятью тысячами меньших статуй, и их ряды окружают человека,
Человек! Долог, ох как долог твой путь…
Но быстротечна твоя жизнь.
– Ом мани падми хум… Ом мани падми хум… – бормочет и бормочет монах, глядя в одну точку и ничего не видя. – Ом мани падми хум…
А может быть, наоборот, что-то видя? Ом мани падми хум!
Барон Унгерн и князь Бекханов сидят на низкой скамье.
– Смотри, как забавно, – чуть искривив лицо полуулыбкой, барон глянул на брата. – Наш предок Чингисхан спит в золотом гробу на горе Бур-хан-халдун, Аттила – а ведь и его кровь течет в моих жилах – в хрустальном гробу на дне Дуная, а мы с тобой, брат, в лучшем случае ляжем в безымянных могилах в степи, в худшем – в каком-нибудь тайном рву Чрезвычайки…
– Кху! – донесся с улицы боевой клич (в монгольских батальонах шли учения). – Кху! Кху!
– Уррагх! – вторили им собратья откуда-то из района Маймаген, из-за высокой глинобитной стены. – Уррагх!
Бекханов, чуть морщась от зубной боли, что мучила его второй день, спросил:
– Скажи, Роман Федорович, чего ты хочешь? Ну куда мы пойдем? Нас десять тысяч, а сколько против дивизии выступит красных? Ты так спешишь умереть?
– Ради бога, Айдар, сходи же ты к зубному… Невозможно смотреть на твои страдания.
– К какому, брат? Корейца Ли Сипайлов задушил…
– Он работал на большевиков, этот Ли!
– Может быть… Но теперь нет врача. И скажи, Роман Федорович… Разве ты слеп? Ты не видишь, что творит этот палач? Он же просто маньяк…
– Ом мани падми хум… – все так же монотонно продолжал молиться монах.
– Айдар… Мы на Востоке, и не мне тебе рассказывать, что здесь человеческая жизнь не значит столько, сколько в Петербурге…
– Но мы-то с тобой воспитывались там!
– Ну и что? – возвысил голос барон. – Там и с банальной инфлюэнцей, с прыщом на заднице, не в святом месте будет сказано, к профессорам бегут! А здесь санитары – солнце, ветер и волки… Здесь мыться – значит подвергать тело опасности, здесь убить – значит прервать круг страданий. Да и скажи, Айдар, разве в войсках Чингисхана не наказывали лишь смертью? За все…
– Но Чингисхан говорил: «Плох тот военачальник, что утверждает свой авторитет плетью…»
Унгерн вскочил.
– Айдар, Айдар! Ты же офицер… Мой авторитет заработан в боях, был ли случай, чтобы я не оказался на самом опасном участке? Монголы верят – меня пули не берут… А дисциплина, ты же знаешь, знаешь, что монголы к жестокости привыкли, а тот сброд, что пришел сюда из России, можно держать в форме лишь силой…
– Может быть, брат… Но не огрубеешь ли ты душой сам? И что остается от рыцаря в человеке, подписывающем приговор за приговором? Ты стал жесток…
Унгерн опустился на скамейку, будто из него вышел весь воздух, он съежился, поник и долго сидел без движения.
– Яшасын! Яшасын! [30] – неслось с улицы, и толстые стены храма не могли заглушить этот крик. – Яшасын! – Это приветствовали своего повелителя батальоны, проходя мимо храма.
– Да, да… Видит бог, я не хотел ни этой ноши, ни этой славы… Но если нам предназначено то, что происходит, я не только жизнь, я и душу в жертву готов принести ради победы. Пойми, Айдар! Моя или твоя жизнь имеют значение только для нас. Но мы только инструмент, хотя и одушевленный. Пришло время исполниться древним пророчествам, кровь Чингисхана кипит, кипит, разве ты не слышишь ее голоса?!
30
Да живет! (монг.)
Князь не ответил, только опустил глаза.
– А душа… – продолжил Унгерн, – пусть Господь рассудит. Не могу же я показать солдатам, что с каждым казненным я хороню и себя…
– Ну хорошо… Но что мы можем, брат, с кучкой плохо обу ченных солдат? Это безумие!
– Монголы проснулись, пробудилась вся Азия. Посмотри, у нас служат буряты и казахи, русские и туркмены, казаки, японцы и китайцы – и распрей нет. Время Запада кончилось, а белая цивилизация прогнила и изжила себя, выродилась в разврате и удовольствиях. Продажная западная мораль сделала из арийцев, гуннов и варваров изнеженных неврастеников. Запада больше нет, есть только тень…
– Ты бредишь, брат… Как мы победим не только большевиков, но и Запад?
– Хворост готов, его высушило солнце и выдубили ветра. Поднеси спичку и заполыхает. Сибирь, Средняя Азия, Центральная Россия – все только и ждут, когда придет вождь. Пусть мы погибнем, но дело уже началось, лавина пошла, и ее не остановить. Я – эстляндский барон, ты – русский князь, но мы – братья, и по крови, и по духу. Мы воскресили империю нашего великого предка. Пойми, Запад не сможет противостоять воинам Востока по одной только причине – их дух ослаб.
– Они… какие они?
– Мы… Мы, мы уничтожали себя две тысячи лет, а Восток, как тигр, набирался сил и точил когти. Те воины, что еще остались на Западе, придут под наши знамена.
– Ну а вера? Вера? Ты христианин, но слушаешь буддистов, а я – мусульманин…
– Ты забыл историю, брат… У Чингисхана служили разные народы, и никто не навязывал своей веры даже покоренным… Но ты забыл, как пала Срединная империя…
– Отчего же забыл?
– Да, люди забыли Бога, люди поклонились металлу. Что ж, постараемся не допустить прошлых ошибок. Воин не должен барствовать.
– И как ты этого добьешься?
– Идея проста. Иметь все, не обладая ничем. У воина не должно быть имущества, кроме оружия. Но он должен получать все, что ему необходимо, и его будут снабжать слабые и покоренные. И они, в свою очередь, будут пользоваться всем, не обладая собственностью. Мы воскресим то, что большевики украли у спартанцев, в мире больше не будет денег…
– Брат, ты болен, ты бредишь, брат…
– Нет, Айдар! Я не сумасшедший. Именно этого добивался Чингисхан. Именно это надлежит сделать нам.