Повесть о детстве
Шрифт:
Фабрика, купленная на ходу, раздражала его. Ход был пе тот, не его! Он проверил списки постоянных покупателей — не те покупатели, не в ту дверь стучались! Он просмотрел конторские записи — не та выручка, не его!.. В уездной скоропечатне Гозман заказал бланки и визитные карточки, па них была изображена какая-то фабрика, большая, в два этажа, с дымящимися трубами и высокими воротами. Такой он видел свою фабрику в будущем, но покупателю она представлялась уже сейчас как существующий факт. Надо было завоевать славу ботинку Гозмаиа, и хозяин не скупился на копейку. Оп вызывал к себе мастеров и кричал:
— На доклад не жалеть! Тик — самый лучший! Гризбоп — самый лучший! Чтоб ботинок играл, чтоб его жалко было надеть!..
Ещё только вышли Па рынок первые партии, но уже шумели в губернии. Нет, Гозман — не Айзенблит. Это голова! У купцов в местечке и в уезде он ничего не покупал. К нему засылали образцы кожи и подошвы — он отказывался.
— Я могу вам продать,— улыбаясь, отвечал Гозман.— А если хотите,— продолжал он,— я могу сегодня иметь подошву из Белостоку, хром из Берлина, имитацию 1 из Риги. Сколько угодно!..
1 Имитация — в данном случае: подделка под кожу.
Подавленные купцы покидали его. Оптовый покупатель не давался в руки! Они рассказывали о Гозмане друзьям в губернии, приезжим вояжёрам", но именно этого он хотел. Теперь уже всё чаще подлетали к дому купца фаэтоны из города — представители разных фирм предлагали товар самый лучший, в кредит! Гозман отказывался. Ему ничего не нужно. И тогда они шли на уступки, просили его: пять месяцев кредита, шесть месяцев, и он снисходительно соглашался. Слава бежала впереди его ботинка. Фабрикант не нуждается в кредите! Фабрикант покупает за наличные, открытым счётом на девяносто дней! Сделаете скидку в пять процентов? Пожалуйста, он оплатит покупку за тридцать дней!
Так начинал Гозман. Он приходил на фабрику в шесть часов утра, или в два часа дня, или поздним вечером. И это тоже делало своё дело. Рабочие знали, что приход хозяина всегда внезапен. В цехах сосредоточенно стучали молотки, люди работали молча. Опять, как и тогда, в лавке, Гозман расставлял ловушки. Он налетал на фабрику, щупал всё испытующим взглядом, кричал и ругался. Гнать, гнать, гнать! Можно было собирать рубли — Айзенблит собирал копейки. За рублями пришёл он. Рабочий должен спать и видеть во сне ботинок!
Ах, как ему хотелось прогреметь, стать на дороге тех, что ещё вчера не верили ему, чтобы они приходили к нему с заказами, чтобы они ждали, а он думал. Чтобы опи сломали не один зуб на этом орехе! Ему привезли кожу из далёкого Таганрога; он пошёл на сделку, хотя мог купить дешевле здесь, совсем рядом. Но он знал, что стоит иногда потерять рубль, чтобы найти десятки,— дело там только начинается, и его почин запомнят. День становился тесен. То, что у Айзенблита делали письма, у него исполняли люди. Появились вояжёры «от Гозмана», и они ехали не туда, куда все. Он имел дело с Доном, с Кубанью. Пошёл в ход дешёвый крестьянский ботинок!
Однажды Сёму вызвали в контору к хозяину. Рядом с Гоз-маном сидел вояжёр-новичок, приезжий, перетянутый из другой фирмы. Сёма вошёл и смущённо остановился на пороге:
— Вы меня звали?
— Да, звал,— быстро ответил Гозман.— Возьми бархатную перчатку и перечисть всю коллекцию. Чтобы блестело!
Какую коллекцию? Вояжёр поставил перед ним ящик с обувью — по одному ботинку каждого сорта. Перечистить! Эту коллекцию везёт с собой вояжёр...
1 Вояжёр — в данном случае: разъездной представитель фирмы, который предлагает покупателям товары по имеющимся у него образцам.
Гозман забыл о Сёме и, обращаясь к вояжёру, заговорил:
— У меня нужно уметь торговать. Покупатель должен за вами бегать.
Вояжёр молчал.
— Если вы приезжаете в Мариуполь, где вы останавливаетесь?
— У меня есть знакомые,— робко ответил вояжёр.
— К чёрту знакомых! Вы останавливайтесь в лучшей гостинице... Зачем, Сёма?
— Чтобы был вид! — краснея, выпалил Сёма, шурша бархатной перчаткой.
— Вот,— строго сказал Гозман.— Вид! Если вы остановитесь в какой-нибудь дыре и придёте к купцу принять заказ... Что он скажет, Сёма?
— Зайдите завтра.
— Слышите? Этот мальчишка всегда умел отвечать!.. И вы не идёте к купцу, а приглашаете его к себе в гостиницу... И на столе лежит не обувь, а что, Сёма?
Сёма сконфуженно молчал: чёрт его знает, что лежит на столе!
— На столе,— продолжал Гозман,— бутылочка коньяку, фрукты. Не дрожите над копеечкой. Вы сделаете за день то, что другие тянут неделю. Вы закусываете, говорите о политике, а потом раскладываете коллекцию и не хвалите и не просите... Понятно я говорю?
Вояжёр радостно кивал головой и быстро записывал что-то в книжечку. Сёма, перетирая обувь, с интересом следил за беседой.
— А если вы едете в русский район или в станицу, в каком вы едете классе?
— В третьем.
— Глупости! Вы едете во втором... Зачем, Сёма?
— Чтобы был вид!
— Правильно. Вы едете во втором, и кто-нибудь вас увидит: или родственник купца, или приказчик. И когда вы с чемоданчиком пройдёте в станицу, так уже обязательно будут говорить: «Вот идёт тот, что приехал вторым классом!» И купец узнает об этом раньше всех!.. Что ещё, Сёма?
— Ещё, я думаю, если б вы послали сами себя, всё было б продано в два счёта.
— Каждый на своём месте...— хмуро ответил купец и строго посмотрел на Сёму: — Что ты перетираешь шесть пар два часа? Иди!
Сёма пожал плечами и, стянув перчатку, молча прошёл в цех.
Бабушка говорит, что она без очков не может сделать шагу Но то, что не надо, она видит раньше всех. Бабушка жалуется, что уши у неё стали не те. Но то, чю не надо, она всегда услышит, и если не услышит, так догадается.