Повесть о детстве
Шрифт:
— Почему у тебя такой утомлённый вид?
— Некогда голову поднять.
— Смотри,— возмущается бабушка,— только пришло это проклятие — и уже людям плохо! Чтобы уже его сыну выпала тикая доля!
По Сёма устал, и он молча принимается за еду. Бабушка стоит около него, и по всему видно, что ей хочется поговорить. Всё-таки целый день одна! И Сёма идёт на уступки.
— А что нового? — спрашивает он, вытряхивая из кости кусок мозга.
– «Что нового»? — насмешливо улыбается бабушка,— Это нужно у тебя спросить. Такой мальчик, прежде чем пройтись с барышней, показывает её бабушке!
Сёма оставляет в покое
— Зачем её показывать?
— Что значит — зачем? — смеётся бабушка.— А вдруг у неё что-нибудь лишнее или чего-нибудь не хватает?
— У неё всё в порядке,— уже робея, говорит Сёма
— Ты знаешь! Это я посмотрю — и сразу всё увижу. Я увижу, как она ставит ногу и как она вытирает стакан. Я даже могу сказать, какими словами она будет ругать свекровь.
— Опа добрая, бабушка. У неё язык не повернётся.
— Ой, Сёма, какой ты ещё!..— Бабушка с сожалением смотрит на пего,—Чтоб ты знал: каждая женщина — это две женщины. Одна— до свадьбы, другая — после... Женщина должна себя поставить в доме. Она должна быть хозяйка, а он дол-жон думать, что он хозяин.
– И вы тоже так? — лукаво спрашивает Сёма.
— А как же? — удивляется бабушка. — Конечно! Я всегда держали дедушку в руках. По я, Сёма, знала, с какой стороны возле него стать. Если он кричит, л молчу. Я жду — пусть уж сгорит вен спички! Но, если оп молчит, —угрожающе про^ нанесла бабушка и ваяли в руки половник,— я даю ему попробовать свой голос... И mj.i никогда пе ругались!
Сёма, улыбаясь, смотрит па бабушку. А она доверчиво рас-
кривает свои секреты внуку... У бабушки весёлое настроение. Хорошо, что ей мало нужно для этого: она удачно купила курицу и с одной — подумать только! — стопила больше фунта ясиру. Будет на чём жарить целую неделю... Бабушка умилёнными глазами смотрит на Сёму. Ей кажется, что он самый красивый мальчик в местечке. Пусть скажут, что нет!
НЕУДАВШИЙСЯ ПРЫЖОК
Надо уметь спать на твёрдом. Хозяин день и ночь проводил на фабрике. Дело пошло — высылались образцы в Ростов, в Нпжпий Новгород, в Кизляр и Ставрополь. Молва о Гозмане привлекла купцов. Покупатели появились новые, солидные — таких не знал Айзенблит. У них были не только магазины, но земельные угодья. Им был открыт широкий кредит — их векселя учитывались государственным банком. Но обувп выходило меньше, чем нужно. Гозману становилось тесно. Он пускался на новые комбинации, скупая товар мелких мастерских и ставя на ботинках своё клеймо. Он сам стал заказчиком. Но и это не спасало его.
Фабриканты из уездного города путались в ногах. Гозман покупал одних, пускал по ложному следу других, готовил банкротство третьим. Расширять дело — скорее, сегодня, сейчас! Надо было построить тот, уже нарисованный на бланке второй этаж. Советоваться не с кем, и на риск он шёл один. У Гозмана были свои люди в чужих фирмах. Он знал, что задумали Кобы-лянский и Волчек, мешал им, опережая, продавая дешевле и покупая дороже. Вся сложная и путаная механика торговли, с её неожиданными ударами и обмаипымп успехами, лежала в его голове, потому что он был суеверен и ничего не записывал.
Строить Гозман решил после нового сезона, а сейчас нужно было что-то придумать и догнать спрос. В местечке Куш-тум, где две улицы занимали сапожники, он открыл вторую мастерскую. Но старые сапожники давали обувь на деревянных шпильках — это выходило из моды, покупатель ждал другого. Гозман искал выхода — кредитные билеты шуршали у его кассы, и надо было их впустить. Откуда могла прийти прибыль? Деньги мог дать простой крестьянский ботинок. Его надо выбросить много, чтобы стало черно в глазах! Ещё пятьдесят рук — и всё будет хорошо. И чтобы эти руки не просили больше, чем им дадут. Чтоб они были дёшевы... Гозман думал и нашёл выход. К чёрту куштумских сапожников!
Рано утром войдя в цех, Сёма невольно остановился. Все уже работали, а посередине, склонившись у большой плетёной корзины, стоял Гозман в жилете, без пиджака, красный и злой. Подле него суетились приёмщик и Мендель. «Скорее, скорее!» — кричал купец и сам, помогая им, бежал к стойкам. Он хватал с полок тяжёлые железные колодки и бросал их в мешки. Мендель беспомощно путался, размахивая руками и силясь отодвинуть тяжёлую корзину. Гозман с досадой следил за ним, потом подошёл и, рванув плетёнку, принялся сбрасывать в неё стельки, заготовки, пабойки, коробки с гвоздями. Потом все корзинки вытащили во двор и погрузили на две телеги. Хозяин вымыл в цехе руки и послал домой за стаканом кофе. Из дому принесли чайник, перевязанный толстым полотенцем,— он напоминал человека, болеющего зубами. Кофе был ещё тёплый. Гозман пил медленно и молчал: у него было хорошее настроение.
Вчера он придумал «руки». Неожиданно, и скрывая это от всех, он нанёс визит начальнику уездной тюрьмы. Они говорили недолго, сразу поняв друг друга. Гозман передаёт тюрьме оптовый заказ на крестьянский ботинок и отчисляет казне от каждой пары. Начальник тюрьмы получает куртаж лично от него. Но арестанты должны работать, как на царя. Вечером они заключили контракт на один год. Утром было отправлено всё необходимое: колодки, заготовки, набойки, гвозди. За высокими чёрными решётками открылся второй цех гозмановской фабрики Он был в выигрыше дважды. Скрывая от рабочих контракт с тюрьмой, Гозман всё яге мог в любое время несколькими словами остановить строптивых и унять неугодных: «Хотите уходить? Пожалуйста, даже все — на меня работают арестанты». Гозман получал не только ботинок, но и кнут...
Сёма вместе с другими видел, как грузили на телеги корзины. Все знали, что Гозман затеял мастерскую в Куштуме, и никого это особенно не тревожило. На всякий случай Лурия прижал Менделя, но и тот подтвердил: да, Куштум. Всё шло по-старому. Однажды, выходя из фабричных ворот, Сёма увидел Пейсю. Он не удивился, не обрадовался: эти встречи были нередки. Пейся сидел па камне и с меланхоличным видом щёлкал подсолнухи. Ни верхней, ни нижней губы не было видно: скорлупу он не сбрасывал, и она облепила весь его рот.
— Хочешь семечек? — осторожно спросил он, стараясь, чтоб шелуха не свалилась с губ.
— Нет, я ещё ие обедал.
— Подумаешь! — Пейся пожал плечами,— В них же масло... Я знал одного знакомого — он купил большой стакан семечек и выдавил бутылку масла... Что ж ты не берёшь? Это семечки из города! В одной штуке вот такое зерно — как огурец.
— Из города? — недоверчиво повторил Сёма.— Когда же ты был в городе?
— Вчера. Меня посылали с письмом. И куда бы ты думал?
— К Волчеку.