Повесть о монахе и безбожнике
Шрифт:
"Этого еще не хватало", - подумал Шумон.
– "Неужели и впрямь альригийцы?"
– Постой тут, - предложил он монаху, - а я посмотрю, что там такое.
– Э-э-э нет, безбожник, - разом насторожившись, монах покачал головой.
– Один ты у меня никуда не пойдешь!
Шумон усмехнулся, вспомнив о камне в мешке, и пожал плечами.
– Ну, как хочешь. Пойдем вместе. Только имей в виду. Если Дьявол встретится, я с тобой не побегу и искать тебя не буду.
– Не пугай, - насупился монах. Упоминание о Дьяволе охладило его рвение.
– Я с молитвой.
Не ответив, Шумон крадучись пошел вперед. Запах дыма становился явственнее. Вместе с ним сжали доноситься и звуки - металлический звон, смех.
Стараясь не шуметь, Шумон пробрался сквозь кусты. Их заросли сбегали в большой овраг, на дне которого журчал неширокий - в два шага перешагнуть - ручей. Снизу поднималась сырость, но те, кто бродил по оврагу не боялся сырости и холода... Прямо под ними четверо из них сидели у костра, над которым висел котелок с каким-то варевом. Ветер донес до Шумона обрывки разговора:
– А жрать я хотел - тут никаких слов не подберешь. Сорок поприщ с седла не слезая проскакал. Они из меня все вытрясли. Спрашиваю его: "Сколько стоит твоя тухлятина?
– Пять монет - говорит и интересуется - "А ты жрать- то сильно хочешь?" А по мне, наверное, видно, что у меня на уме кроме еды нет ничего. "Конечно, - говорю - еще как хочу!" А он, собака, смеётся и говорит: "Ну, раз так, тогда семь монет!"
У меня аж дыхание сперло от такой наглости. "Что ж, ты, говорю, бандит, прохожих обираешь?" Смеется, собака, зубы скалит. Ну, думаю, смейся, смейся. И я с тобой посмеюсь. "Давай, говорю, весь лоток за золотой?" У него глаза заблестели - давай, говорит, согласен. Еще бы ему не согласиться! Ну и купил я весь лоток. Не пожалел нашего золотого.
Смех заглушил конец разговора.
Хрустнувшая позади ветка заставила безбожника отвлечься. В спину осторожно засопел брат Така.
– Что там?
– неожиданно робко спросил он.
– Посмотри.
Шумон отодвинулся, освобождая место. Дав монаху насмотреться, он заметил:
– Это не лес, это черт знает что. Тут людей как у эркмасса на кухне в день тезоименинства.
– Может ловчие?
– неуверенно предположил монах.
– С такими-то рожами?
– усмехнулся безбожник.
– Скорее уж бродяги. Как это их гнев Божий обошел?
Люди внизу, казалось, ничего не боялись. И это не походило на браваду. Они держались совершенно естественно. Ни в разговорах, ни в их поведении Шумон не заметил никакой нервозности. Это заставляло думать, что перед ним либо ничего не боящиеся горожане, либо издревле живущие в этом лесу разбойники, почему-то понятия не имеющие о том, что твориться вокруг них.
Шумон не успел поделиться своими соображениями с монахом, как люди у ручья зашевелились - видно варево уже поспело, и потянулись к костру. Через мгновение из-за деревьев вышли еще двое. Глаза одного из них закрывала черная тряпка. Он медленно шел вперед, ведомый своим спутником.
– Слепой, - шепнул Шумону в ухо брат Така, а от костра кто-то крикнул:
– Эй, Хамада, Ефальтий, где вы там?
Эти два слова "Хамада" и "слепой" слились в голове Шумона в единый образ.
Конечно, это оказались разбойники. Мало кто из горожан не слыхал о Слепом Хамаде, вожаке шайки фальшивомонетчиков.
Дальнейшее сидение в кустах становились не только бессмысленным, но и опасным. Шумон пополз назад. Добравшись до брошенных мешков, он поднялся на ноги.
– Стражников бы сюда, - мечтательно сказал брат Така, - мы б их прижали...
Он тряхнул головой и улыбнулся своим мыслям, представляя, что тут начнется, если вдруг прямо с неба на разбойников посыплются стражники.. Шумон мыслил ближе к реальности.
– А вот им, что нас с тобой прижать никакой помощи ненужно. Своими силами обойдутся.
Безлесный овраг еще щедро освещался солнцем, а в лесу потихоньку станови лось все темнее и темнее. Сумерки пока ощущались только у земли, глаза переставали отличать мелкие детали, и трава казалась ковром, стелящимся под ноги. Это означало, что скоро двигаться можно будет только на ощупь.
Дурбанский лес.
Часовня.
Осторожно пробираясь в сгустившихся сумерках они прошли еще два поприща и вышли на засеку, сплошь устланную поваленными деревьями. Она осталась в память о бунте приверженцев Просветленного Арги произошедшем пять лет назад.
Тогда, фанатики из секты Просветленного, подняли фермеров Внешнего Пояса Обороны, разоренных трехлетними недородами, и штурмом овладели Гэйлем. Этот бунт, обычный, рядовой по меркам Империи, какие случались чуть не ежегодно, был жестоко подавлен Императором.
Выбитые из Гэйля повстанцы отошли в лес, к городу Справедливости, построенному Аргой где-то в глубине леса, соорудив эту засеку, в надежде отгородится ей от Императорской кавалерии. Это, однако, не помогло. Город Арги после пятнадцатидневной осады захватили и разрушили. Сам Просветленный погиб. Отдельными вспышками восстание продолжалось еще около года, но к началу полевых работ постепенно сошло "на нет", оставив после себя скрытые где-то в лесу развалины города Справедливости и эту засеку. Стволы лежали на ней в беспорядке, топорщась щетиной хотя и полусгнившие, но все еще способные выполнить свое предназначение - задержать любого, кто попытается пройти через них. Засеку сделали шириной шагов в сто и уходила в обе стороны куда-то в глубину леса
– Верно идем?
– спросил Шумон.
– Вернее некуда. Перейти надо, а там упремся...
Брат Така не рискнул переходить преграду спиной вперед и, несмотря на приближающуюся ночь, в полный голос читая "Дневное покаяние", стал прыгать через стволы. Подгнившие деревья скрипели, грозили острыми сучьями, но остановить путешественников не смогли.
– Вот и дошли, - удовлетворённо сказал монах на другой стороне.
– За засекой еще три поприща и все. Отдых!
Когда они вышли к часовне из-за кромки леса, отчетливо выделявшейся на сиреневом небе, показался Лао, добавив свой скупой свет к лучам заходящего солнца.