Повести и рассказы
Шрифт:
— Кто же это? Может, знаю?
— Яресько. Полина.
— Поля! Так это ты случайно не Василий?
— А вы откуда знаете? — почти шепотом спросил моторист.
— Как же! Это же твои письма я ей передаю каждую неделю. Кто, мол, беспокоится? «Брат». Ох, синица, знаю я, какой брат! Знаю, какой брат!
Они замолчали. Степан Абакумович зажег спичку, она ярко вспыхнула, осветив его строгое, со втянутыми щеками лицо, черные очки на лбу и трубку.
— Не поедет. — Он положил большой палец прямо на огонек трубки
— Почему это?
— Зачем ей возвращаться, рассуди. Первое дело, она специальность имеет. Второе… — мастер вынул трубку изо рта и строго повернулся к Василию: — Второе она тебе сама скажет. Она тебе еще не писала?
Рыбак не ответил. Провел рукой по плотным кудрям, оглянулся направо, налево и попросил закурить. Протянув жестянку, Степан Абакумович заметил, что растопыренные пальцы Василия, загребая табак, трясутся.
— Так что же, позовем?
Василий сел на деревянную ограду.
— Позовите, — сказал он, глядя в сторону.
Степан Абакумович быстро вошел в цех через арку, поднялся по лесенке, надвинул синие очки. Из ближайшей плавильной ванны в глаза ему ударил яркий голубой свет. В синей прозрачной тьме у печи стоял высокий человек в твердом брезентовом костюме и, жестко сжав губы, глядел сквозь очки в огонь.
— Бригадир! — сиплым баском крикнул Степан Абакумович. — Илько!
Звеня прутом по полу, плавильщик подошел, краем твердой рукавицы поднял на лоб очки, и молодые глаза его весело засияли в глубокой черной тени.
— Пультовщицу сватают от тебя, — сказал старик.
Илько вынул из рукавицы дешевенькую папироску-гвоздик и ушел к печи. Сунул прут в металл, вытянул, прикурил от прута и опять подошел к мастеру.
— Куда ее хотят поставить?
— Жених домой хочет увезти. Приехал за нею.
— Не поедет. — Илько оглянулся на открытую дверь пультовой. Мы жениха угомоним как-нибудь! — И засмеялся, утирая твердыми рукавами тонкую шею, задевая оттопыренные уши. — Правда ведь, дядя Степан? Жениться, так женись здесь — нам кадры нужны! — Он еще веселее засмеялся и, бросив звонкий прут на пол, побежал к печи и лопатой стал бросать известь в огонь.
В открытую дверь пультовой из-за щита с лампочками и циферблатами за ним исподлобья следила красивая девушка с узким и смуглым, невеселым лицом. Широкие, уходящие к вискам золотисто-коричневые брови ее сердито шевелились. Поля смотрела на Илью, не замечая Степана Абакумовича, который стоял в тени, наблюдая за нею, и качал головой.
— Ты что же, синица, дверь не закрыла? — спросил он, входя в пультовую. — Закрой! Небось, он сюда и не смотрит…
Поля покраснела, стала словно ниже ростом. А Степан Абакумович почесал мундштуком небритую щеку и сделал вид, что хочет уйти.
— Да, вот что, Поля, — он опять повернулся к ней. — Поди прогуляйся, а я здесь постою. Тебя гость ждет на улице. Брат приехал.
— Брат? У меня брата нет, —
— Не ветер же тебе письма писал! Тот самый брат и приехал. Дожидается внизу.
И Поля отвернулась и медленно пошла — в своем черном халатике с засученными рукавами — мимо печи, мимо Ильи…
Через полчаса она вернулась. Поглядывая на стрелки приборов, закусив губу, она сердито двигала большими, тающими у висков бровями. Она и здесь продолжала разговор с Василием, отказывая ему наотрез, раз навсегда.
Посмотрев на нее сбоку, Степан Абакумович потихоньку вышел и спустился вниз, к арке, к палисаднику.
Василий еще стоял возле голых неподвижных кустов. Они оба долго молчали, не зная, что же делать дальше. Наконец, мастер достал платок, громко высморкался и сказал между прочим:
— Лучше сразу узнать все: видишь, и земля не покачнулась, и деревья стоят на месте, — он взглянул в лицо мотористу.
— Не покачнулась, — рассеянно повторил Василий.
— Что ж теперь, домой?
— А? — переспросил Василий.
Глаза его блестели. Он глядел в арку, туда, где вспыхивали и угасали дрожащие красные отсветы. Потом тихо спросил:
— Кто у нее?
— Не могу знать, милок. Значит, сама-то не сказала?
Не сводя глаз с арки, моторист проговорил:
— Спрашивает, куда поеду? А никуда!
Степан Абакумович нахмурился, опустил голову.
— К вам поступлю, — сказал вдруг моторист. Странное выражение — радость, не радость застыло на его лице.
Они надолго замолчали. Старик неуверенно шагнул к арке. Остановился, развел руками.
— Разве что шихту кидать…
— Шихту? А возьмут?
В арке заполыхали, забегали красные отсветы.
— Слышь, Васька? Я тебя вижу насквозь. Не выйдет у тебя ничего.
— Примут, так выйдет.
И вот в цех, в бригаду Степана Абакумовича, прислали новичка. Взойдя на площадку, Василий прежде всего увидел ослепительные живые переливы металла в ближайшей к нему ванне. Потом он заметил и плавильщика, высокого, очень молодого, одетого в брезентовый костюм, слишком просторный и тяжелый для его худых, острых плеч. Плавильщик медленно жевал кусок хлеба, глядя в ванну через темные очки. «Нет, не этот, — подумал Василий. — У этого уши торчат и шея тонкая».
Он прошел по цеху и остановился. Мимо, один за другим, задевая его, шли рабочие, несли в ящиках с ручками черную и белую землю. Может быть, из них кто-нибудь?
Вдруг он увидел Полю через открытую дверь пультовой. Девушка словно не заметила его, только, опустив ресницы, вышла из-за пульта и захлопнула фанерную дверь. А Василий поскорее передвинул очки со лба на глаза. И все вокруг него потемнело. Только два ярко-голубых костра — две печи — сияли теперь перед ним в синей бездне.
— Бери лопату! — услышал он сердитый басок Степана Абакумовича.