Повести
Шрифт:
— Воля народа все может! — отвечаю. — Нужен сход.
— Скликайте сход.
Но скликать и не надо было. Все тут. Пришел Николай Гагарин. Он, конечно, слышал крики и знал, о чем они, но нарочно долго не шел. При его появлении все замолчали. Еще бы! Он же председатель и о его же земле шум. Кому охота первому крикнуть? Кто знает, что там будет после?
Пастухам велели гнать стадо на землю Сабуренкова. Стало быть, впервые за десять лет пойдет стадо по старому прогону, по земле Гагариных. Я послал десятского с
— Пошто народ созвали? — спросил меня Николай и сощурил глаза.
— Сами собрались, — ответил я. — А зачем, спроси.
Народ все подходил и подходил. Пришагал встревоженный Филя. Он не знал, зачем так рано созывают комитет. Увидев народ, еще более удивился.
— Петр, что случилось?
— Походи среди людей, узнаешь.
Пришло несколько солдаток и мужиков из других обществ. Видимо, будет не сход одного общества, а собрание всего села.
Среди мальчишек я встретил брата Никольку.
— Беги к Павлушкиному отцу. Скажи, чтобы запряг лошадь и съездил в имение за Павлом и Федором. Туда и оттуда рысью.
Через некоторое время Филя, потолкавшись среди народа, подошел ко мне. У него таинственное лицо.
— Все разузнал? — тихо спросил я.
— Порох в народе, — ответил Филя.
Недалеко хлопают пастушьи плети. Стадо шло с другой стороны, и некоторые бабы, привыкшие к тому, что стадо выгонялось из нижнего конца села, удивленно смотрят и не могут понять, что случилось.
Но еще более непонятливыми оказались коровы. Они рвались назад. Пастухам большого труда стоило гнать стадо по новой дороге.
Николай догадался, в чем дело. Молча смотрит на идущее стадо. Лицо его посерело. Все ждут — что же предпримет председатель комитета?
— Лаврей! — вдруг заорал Николай, увидев пастуха.
Тот остановился. Николай поманил его. Лаврей, опустив голову, зашагал к нам. Стадо гнали одни подпаски. Николай, кивнув головой на поклон Лаврея, тихо, с еле сдерживаемой злобой, спросил:
— Почему с того конца гонишь?
Лаврей зачем-то снял шапку и молча озирался по сторонам, как бы кого-то ища. Увидев меня, обрадовался.
— На барски луга, Николай Семеныч, хочу запустить.
— А где стадо пройдет?
Пастух даже съежился и едва выговорил:
— По… по старому…
Народ постепенно окружил нас. Мы были в кольце. Все смотрят на пастуха, на Гагару, который властно, как хозяин, спрашивает:
— Там что, прогон?
— Пар…
— Чей — орет Николай.
Гагара понимал, что спрашивает не пастуха, а всех собравшихся. И не глядя на Лаврея, не дожидаясь его ответа:
— Кто разрешил гнать стадо по чужой земле?
Сердце у меня забилось, но не от робости, а от злобы.
— Мы разрешили!
Николай круто обернулся ко мне.
— Какое имели право?
—
Лаврей быстро, по–молодому, побежал догонять стадо. А я, слыша тяжелое дыхание Николая, вышел вперед и обратился к мужикам:
— Граждане, нас много. Давайте проведем собрание. Председателем Филиппа Евстигнеева, а протокол я напишу.
— Давай, давай. Говори!
— Вот, граждане, какое дело. Выходит, земля председателя комитета и его братьев вклинилась в самую глотку общества. Выгон в их руках. Все бы ничего, но теперь, когда мы землю у Сабуренкова отобрали, нам необходим прогон. И под выгон луг нужен. На нем телят пасти, бабам посконь стелить. Избранный вами председатель комитета, как мелкий землевладелец…
— Какой мелкий, — перебили меня, — дай бог каждому!
— Отобрать у него отруба и участки!
— Землю под один клин!
— Измытарили нас богатеи…
— Кто Николая старостой ставил в те годы? Земский начальник. Зачем нам в комитете такой?
Николай пытается что-то сказать, но ему не дают и рта разинуть. Я шепнул Филе, чтобы он никого не останавливал, особенно баб. Почти каждый двор был у Гагары в долгу. Пусть выскажутся, пусть в крике изольют всю ненависть, и пусть Николай узнает, чего хочет народ. Крики о перевыборах членов комитета все усиливались. Уже называли фамилии. А когда увидели подходивших двух мельников — Дерина и Козулина, встретили их насмешками, улюлюканьем, словно воров. И верно: это были мирские воры, но крали не ночью, а днем, въявь.
Кто-то из въезжей вынес стол, на столе оказалась бумага. Кто-то взял меня за плечи, усадил, солдатка Маша в самое ухо кричит:
— Пиши!
И под крики, в которых ясно звучит многоголосое, хоть и не проголосованное еще поднятием руки желание народа, я записал два пункта. Встаю на скамейку, машу бумагой.
— Товарищи, волею народной постановляется: «Первое — обсудив вопрос об отрубах и участках, введенных законом Столыпина при царе, мы, граждане, силою революции отменяем этот закон и всю землю считаем общественной. Второе — разобравшись на деле, кто истинные защитники народных интересов, а кто утеснители, мы выражаем недоверие Николаю Гагарину, Василию Козулину, Денису Дерину и вместо них избираем других…» Товарищи, проголосуем, что я вам прочитал… Филипп, голосуй!
— Кто за отбор отрубов и участков, а землю поделить, поднимите руки! — закричал Филя.
Не успел он договорить, как взметнулись руки.
— Большинство! — сказал Филя. — Кто против?
Подняли и против, но то были отрубники, и далеко не все. Я случайно посмотрел на Игната. Нет, против он руки не поднял. Проголосовал Филя и второй пункт. И когда проголосовал, снова я встал на скамью и, обращаясь к Гагарину и мельникам, объявил:
— Отныне вы волею народа лишены власти!