Повести
Шрифт:
гибели капитана Волоха счел своей обязанностью доложить обо всем, что произошло за две недели их
блуждания по немецким тылам. Но озабоченные своими делами штабные начальники отнеслись к нему
без особого внимания, и это его задело. Слишком свежа была в его сознании боль многих утрат, смерть
Волоха, все их неимоверные испытания там, в тылу у немцев, чтобы он так просто мог примириться с
этим невниманием закопавшегося в свои бумаги начальства. Он пришел в избушку разведотдела к
белокурому молодому полковнику и с ходу начал было излагать ему суть дела, но тот долго и невидяще
глядел на него, явно при этом думая о другом. Потом полковник бесцеремонно оборвал рассказ
лейтенанта и приказал все изложить письменно. Попутно он спросил, прошел ли лейтенант
спецпроверку в Дольцеве, где находился сборный армейский пункт для фильтрации выходящих из
немецкого тыла окруженцев.
Ивановский обиделся. Он сказал белокурому полковнику, что Дольцево от него не уйдет, а вот
немецкий склад боеприпасов может уйти, и тогда все их усилия и все жертвы, в том числе и гибель
замечательного разведчика капитана Волоха, будут считаться напрасными.
– Как напрасными?
– кажется, впервые чему-то удивился полковник и оторвал карандаш от бумаги, на
которой старательно вычерчивал какую-то сложную, со множеством граф таблицу.
– Очень просто, - сказал лейтенант.
– Погибли без результата. Ни за понюх табаку.
– Вот как!
– сказал полковник и встал, одергивая гимнастерку и поигрывая под ней завидно развитой
мускулистой грудью.
– Вы из какой, сказали, дивизии?
Ивановский назвал дивизию и полк. Полковник поморщился.
– Это какой же армии? Это даже не нашего фронта. Так не пойдет, пишите объяснение.
Пришлось все-таки приниматься за объяснение. Он сочинял его двое суток, хоронясь от придирчивого
генерала, который как раз приехал с передовой и по обыкновению после недолгого отсутствия наводил в
штабе порядок. Ивановский приютился на время в штабном АХО, с писарем которого накануне распил
фляжку шнапса, и тот великодушно разделил с «ничейным» лейтенантом свою кровать в
полуразрушенном пустующем доме. Правда, вдобавок к фляге пришлось одарить гостеприимного писаря
трофейным зеркальным компасом и навсегда расстаться с изящной зажигалкой-монахом. Но за два дня
он составил пространный отчет размером в две школьные тетради в клеточку. Наверное, он бы написал
его и быстрее, если бы полдня накануне не пришлось урвать от работы для вынужденного визита в
особый отдел этого штаба. Но все обошлось благополучно.
Когда он принес свое сочинение, белокурый полковник был, видно, не в духе. Размашистым точным
движением он, не глядя, перебросил тетради на стоявший по соседству стол, за которым сидел над
бумагами бровастый майор.
– Ковалев, вот займитесь. Мне некогда.
Но Ковалев тоже не мог по какой-то причине прочесть это сразу, и лейтенанту ничего более не
оставалось, как удалиться и ждать в своей развалюхе. Он уже вскинул было руку к пилотке, чтобы
получить разрешение на уход, как дверь в избу широко распахнулась и на пороге, нагибая под
притолокой голову, появился тот самый, кого он больше всего боялся здесь встретить. Командиры
вскочили за своими столами, а Ивановский только развернулся всем корпусом да так и замер с
поднесенной к пилотке рукой.
Наверное, его затрапезный, непривычный здесь вид - Ивановский был в писарской телогрейке, без
знаков различия на ней и в засаленной суконной пилотке, - а все командиры штаба ходили в добротных
цигейковых шапках - показался необычным и остановил на себе острый взгляд генерала.
– Кто такой?
– Тоном, не обещавшим ничего хорошего, спросил он, обращаясь к полковнику.
– Лейтенант Ивановский, командир взвода такого-то полка такой-то дивизии, - с деланной лихостью и
сразу упавшим голосом отрапортовал лейтенант.
– Какой, какой дивизии?
Ивановский твердо повторил номер своей дивизии.
– Не знаю такой. Что вы здесь делаете?
– Он из окружения, - сказал полковник, стоя перед генералом и всей своей импозантной фигурой
являя подчеркнутую почтительность с легким оттенком какой-то фамильярной вольности. Ивановский же
окаменело застыл навытяжку, впервые в жизни разговаривая с таким высоким начальством.
– Окруженец? Почему здесь? Почему не в Дольцеве?
Новое упоминание о ненавистном Дольцеве опять неприятно задело лейтенанта, но теперь это
чувство задетости тут же и помогло ему освободиться от сковавшей его неловкости.
– Я здесь по поводу немецкой базы боеприпасов, товарищ генерал.
– Новое дело! - сказал генерал, не проходя к столу и стоя вполоборота к лейтенанту. Взгляд его
придирчивых глаз не сходил с вытянувшейся фигуры Ивановского.
– Что за база? Где? Откуда вам про
нее известно? Вы разобрались, полковник?
– Разбираюсь, товарищ генерал, - совершенно иным тоном, чем разговаривал до сих пор, сказал
полковник. Этот его тон человека, говорящего не совсем то, что имело место в действительности,
вынудил лейтенанта на новую по отношению к нему дерзость.