Повести
Шрифт:
и вылезть наверх, на ветер и стужу, чтобы не дать противнику застать врасплох остальных.
– Надо наблюдателя, - наконец сонно произнес Ивановский и переждал немое молчание лыжников.
–
Судник - вы.
72
Судник, привалясь спиной к снежной стене, держал на коленях набитый опилками вещмешок со
своим деликатным грузом. Похоже, он спал. Голова его в мокром капюшоне была запрокинута, глаза
прикрыты.
– Судник!
– громче позвал лейтенант.
– Счас, счас...
Еще немного помедлив, боец рывком выпрямился, сел ровнее. Затем, опершись на руки, встал и,
резко пошатнувшись, едва не упал снова.
– Тихо! Бутылки! - испугался лейтенант, и этот испуг разом вырвал его из состояния крайней
одуряющей усталости.
Оставив лыжи внизу, Судник вскарабкался на высокий, крутой бруствер чуть в стороне от бойцов и
залег за ним - белым пластом на свежем снегу.
– Как там? Идут?
– спросил Ивановский.
– Идут. И конца не видать.
Ну, конечно, они будут идти, не будут же они ждать, когда он благополучно переберется на ту сторону,
чтобы уничтожить их базу. У них свои цели и свои задачи, прямо противоположные его задаче, и он
подумал: хорошо еще, что поблизости нет их стоянок, тыловых частей, иначе бы он недолго просидел в
этом укрытии.
Наверно, прошло около получаса, Ивановский прохватился от стужи - разгоряченное при ходьбе тело
начал пробирать мороз. Все, кроме Судника на бруствере, неподвижно лежали в изнеможении, и он,
подумав, что так запросто можно обморозиться, воскликнул:
– Не спать! А ну сесть всем!
Кто-то заворошился, Лукашов сел, мутным от усталости взглядом обвел снежное укрытие. Пивоваров
не тронулся с удобного в снегу места - он спал. И лейтенант, подумав, решил, что, по-видимому, и надо
все-таки дать несколько минут вздремнуть, иначе их просто не сдвинешь с места. Авось за тридцать-
сорок минут не замерзнут. Правда, сам он в таком случае уснуть уже не имел права.
Немалым усилием, подкрепленным сознанием близкой опасности, Ивановский отогнал от себя
одуряющую дрему, напрягся и встал. Его давно беспокоил Хакимов, но только теперь появилась
возможность осмотреть его, и лейтенант, пошатываясь, подошел к раненому. Как и опасался командир,
боец был плох. Наверно, все еще не приходя в сознание, он неподвижно лежал на лыжах, туго
завернутый в обсыпанную снегом палатку, в тесном отверстии которой проглядывало его бледное, с
синюшным оттенком лицо. От частого, трудного дыхания края палатки густо заиндевели, и снежинки,
осыпаясь с них, сразу же таяли на мокрых щеках Хакимова - у него был жар. Склонившись над бойцом,
лейтенант тихонько позвал его, но тот никак не реагировал, продолжая напряженно, часто дышать.
Посидев над раненым, Ивановский начал сомневаться в правильности своего решения, обрекавшего
Хакимова на эту многотрудную дорогу. Может, действительно лучше было бы оставить его в каком-
нибудь стожке сена дожидаться возвращения группы. Но тогда с раненым пришлось бы оставить и еще
кого-то, а на это лейтенант согласиться не мог: и без того из десяти человек их осталось всего лишь
пятеро. И перед этими пятью все усложнялась их главная боевая задача, ради которой они, хотя и с
запозданием, сюда прибыли. Для выполнения этой задачи прежде всего надо было перейти шоссе, но
как это сделать на виду у забивших дорогу немцев, лейтенант не мог взять в толк.
Мысли об этом шоссе теперь не выходили у него из головы, и скоро он встал. Хакимову он ничем не
мог пособить, а о задаче он просто ни минуты не мог не думать. Он воткнул в сугроб лыжи и, шатко
ступая в снегу, полез на бруствер к Суднику. Тут было ветрено и холоднее, чем на дне рва, зато
открывался широкий обзор на поле с обоими концами шоссе, середину которого скрывала вершина
холма. Туда же уходил ров. По ту сторону шоссе, местами близко подступая к дороге, широко разбрелись
перелески и кустарники, а вдали и несколько в стороне от речной поймы темнел знакомый сосновый
лесок, так неласково встретивший их однажды.
Лейтенант вынул из-за пазухи карту, сориентировался. База намеренно не была помечена на его
карте, но он и без того твердо помнил место ее расположения на северном выступе крохотной надречной
рощицы. Теперь, найдя на карте этот пригорок, лейтенант увидел, что их разделяло всего каких-нибудь
два километра, не больше. Опять стало мучительно обидно: так это было близко и так недоступно. Из-за
этого проклятого шоссе приходилось терять целый день - целый день мучиться в неизвестности и
терпеть стужу.
Вместе с Судником Ивановский стал наблюдать за шоссе, на котором в течение коротеньких
промежутков времени выпадали небольшие разрывы в движении. Шли в основном грузовые - крытые и с
открытыми кузовами машины самых различных марок, видно, собранные со всех стран Европы.
Большинство их мчалось на восток, к Москве. И вдруг лейтенант подумал, что если не всем и не с
раненым, то хотя бы с одним-двумя, наверное, стоит рискнуть и, используя ров, перебраться через