Повести

Калашников Исай Калистратович

Приходили и уходили люди. Надо было готовиться к похоронам. Его о чем-то спрашивали. Он отвечал, возможно, и невпопад. От него отстали. Лишь Тимоха, угрюмый и больше обычного почерневший, никуда не ушел. Хорошо, что он тут, рядом.

— Тяжело мне, Тимоша. Видит бог — тяжело.

— Теперь уж что… Ты бы выпил. Полегчает.

— Бесполезно. Я знаю. Внутри ничего, кроме изжоги, не остается. Ты будь со мной эти дни, Тимоша. Ты как брат мне. Даже лучше. Уеду я отсюда. Этот дом и все, что в нем есть, тебе оставлю. И работать на свое место определю.

Тимофей

громко засопел, шмыгнул носом и, торопливо столкав мусор в угол, вытер руки о штаны.

— Налью я тебе и себе, а?

— Налей. Но мне самую малость.

Из кармана своей брезентухи, висевшей в прихожей, Тимофей достал бутылку, крепкими желтоватыми зубами сорвал жестяную пробку.

— У Клавы брал?

— Ну.

— Что она?

— Спрашивает. — Тимофей достал из буфета две рюмки. — Зайти хотела.

— Сейчас ей тут делать нечего! — ощутив внезапный прилив злости, сказал Степан.

Тимофей полез в холодильник искать закуску, глянул в окно.

— Вон милицейские валят. Кажись, сюда рулят.

— Ты разливай, разливай, Тимоша. Нам с тобой на них глядеть нечего.

Наполнив рюмки, Тимофей покосился на дверь и торопливо выпил. Одной рукой вытер губы, другой толкнул бутылку за холодильник. Эх, Тимоня…

— Налей себе еще. И бутылка пусть на столе стоит. Экий ты… — Степан сел верхом на табуретку, поставил локти на стол, стиснул виски.

Скрипнула калитка, простучали шаги в сенях. Степан хотел было выйти навстречу, дернулся, но, передумав, остался сидеть на месте, все крепче стискивая ладони. Алексей Антонович и второй, незнакомый Степану сотрудник, упитанный, рыхловатый, вежливо поздоровались, разделись в прихожей, сели в отдалении от кухонного стола. У Алексея Антоновича лицо было серое от усталости, нос заострился. Второй, одетый как-то очень уж просто — мягкая фланелевая рубашка и серый в крупную клетку пиджак, — выглядел бодрее, во всяком случае незаметно было, что не выспался, свежо розовело лицо, светло голубели глаза, вслушивались на голове мягкие волосы, дремала на губах слабая улыбка.

— Извините, Алексей Антонович, выпиваем. Мочи нет. Вы же знаете, я даже на охоте к зелью этому прикладывался редко. Но сейчас… Не вина — отравы бы выпил.

— Не поддавайтесь, Степан Васильевич… Горе этим не зальешь.

— Эх, Алексей Антонович, и вы, дорогой товарищ…

— Зыков. Следователь прокуратуры Зыков, — запоздало представил Алексей Антонович.

— Со стороны оно, знаете, видится иначе. — Степан поднял рюмку, выпил, сморщился. — Тьфу, гадость. Не буду больше. Себе, Тимофей, если хочешь, наливай. Вам, товарищи, не предлагаю. Понимаю… Что-нибудь обнаружили?

— Обнаружим, Степан Васильевич. Будьте уверены! — сказал Алексей Антонович.

— Надеюсь.

— У нас есть несколько вопросов. — Алексей Антонович выразительно глянул на ссутулившегося над рюмкой Тимофея. — Поговорить надо.

— Говорите. Это мой друг. И вчера мы целый день были вместе. Расстались за несколько минут до этого.

Алексей Антонович недовольно пожевал губами, но Зыков, опережая его, сказал:

— Это

даже лучше, что застали вас вместе. Где вы были днем?

— Окунишек ловили. Тут есть недалеко озеро. Алексей Антонович знает.

— Во сколько возвратились в поселок?

— На часы не смотрел. Думаю, около семи. Как, Тимофей?

Тимофей молча кивнул головой.

— Пришли в поселок — потом что?

Вопросы были простенькие, спрашивал Зыков с доброжелательной улыбкой, и все же Степану трудно было вести этот разговор, хотелось, чтобы они скорее ушли, оставили их вдвоем с Тимохой.

— Потом — ничего интересного для вас. Промокли. У меня в запасе бутылка была. Позвал Тимофея. Чай сварили.

— Сколько времени сидели за чаем? — спросил Алексей Антонович.

— Может быть, час, полтора. Потом пошли в больницу.

— Вера Михайловна часто задерживалась в больнице? — спросил Зыков.

— Часто.

— Вы каждый раз ее встречали?

— Нет, конечно. Когда из тайги возвратишься — рад добраться до постели. Алексей Антонович знает, что значит ходить по хребтам да распадкам.

— В этот раз вы не устали?

— Не очень.

— Но промокли, замерзли — так?

— Ну, ясно! — Неотвязный этот Зыков со своей улыбочкой все больше не нравился Степану.

— А на улице шел дождь, было холодно, но вы все-таки пошли.

— Да.

— Вы кого-нибудь встретили по дороге? — успел вставить вопрос Алексей Антонович.

— Как будто нет. — Степан потер пальцем лоб. — Ты не помнишь, Тимофей?

— Не встретили, — буркнул Тимофей.

— Так вы вместе шли?

— Вместе, конечно, Алексей Антонович. Тимофею до больницы со мной по пути. У больницы с ним распрощались.

— Сколько же времени вы пробыли в больнице, Степан Васильевич?

— Несколько минут. Вера оделась, и мы пошли.

— И снова никого не видели?

— Нет, Алексей Антонович.

— М-да… — разочарованно подытожил Алексей Антонович. — Извините, Степан Васильевич.

Он поднялся, одернул китель. Встал и Зыков. Спросил:

— Почему все-таки пошли встречать жену?

— Да так… — Степан отвел взгляд в сторону.

— Заранее, утром, например, вы не уславливались о встрече?

— Мы никогда не уславливались заранее. Вера заканчивала работу в разное время.

— Значит, вы пошли просто так. Или была причина? — Зыков, кажется, не собирался уходить.

— Ну, была, была, — с раздражением сказал Степан. — Но это личное. Это никого не касается.

— Что личное, а что нет, сейчас решить нелегко, — заметил Зыков. — Не лучше ли разобраться вместе?

Алексей Антонович уже оделся, нетерпеливо посмотрел на часы. С неохотой Степан поднялся, принес листок бумаги, найденный вчера в кармане Веры, брезгливо держа его пальцами за уголок, подал Алексею Антоновичу, повторил:

— Это личное.

— Мы не злоупотребим вашим доверием, — сказал Алексей Антонович, без интереса пробегая текст записки. — Положитесь на меня. — Прочел еще раз, более внимательно, нахмурился, знаком подозвал Зыкова.