Повести
Шрифт:
Приходили и уходили люди. Надо было готовиться к похоронам. Его о чем-то спрашивали. Он отвечал, возможно, и невпопад. От него отстали. Лишь Тимоха, угрюмый и больше обычного почерневший, никуда не ушел. Хорошо, что он тут, рядом.
— Тяжело мне, Тимоша. Видит бог — тяжело.
— Теперь уж что… Ты бы выпил. Полегчает.
— Бесполезно. Я знаю. Внутри ничего, кроме изжоги, не остается. Ты будь со мной эти дни, Тимоша. Ты как брат мне. Даже лучше. Уеду я отсюда. Этот дом и все, что в нем есть, тебе оставлю. И работать на свое место определю.
Тимофей громко засопел, шмыгнул носом и, торопливо столкав мусор в угол, вытер руки о штаны.
— Налью я тебе и себе, а?
— Налей. Но мне самую малость.
Из кармана своей брезентухи, висевшей в прихожей, Тимофей достал бутылку, крепкими желтоватыми зубами сорвал жестяную пробку.
— У Клавы брал?
— Ну.
— Что она?
— Спрашивает. — Тимофей достал из буфета две рюмки. — Зайти хотела.
— Сейчас ей тут делать нечего! — ощутив внезапный прилив злости, сказал Степан.
Тимофей полез в холодильник искать закуску, глянул в окно.
— Вон милицейские валят. Кажись, сюда рулят.
— Ты разливай, разливай, Тимоша. Нам с тобой на них глядеть нечего.
Наполнив рюмки, Тимофей покосился на дверь и торопливо выпил. Одной рукой вытер губы, другой толкнул бутылку за холодильник. Эх, Тимоня…
— Налей себе еще. И бутылка пусть на столе стоит. Экий ты… — Степан сел верхом на табуретку, поставил локти на стол, стиснул виски.
Скрипнула калитка, простучали шаги в сенях. Степан хотел было выйти навстречу, дернулся, но, передумав, остался сидеть на месте, все крепче стискивая ладони. Алексей Антонович и второй, незнакомый Степану сотрудник, упитанный, рыхловатый, вежливо поздоровались, разделись в прихожей, сели в отдалении от кухонного стола. У Алексея Антоновича лицо было серое от усталости, нос заострился. Второй, одетый как-то очень уж просто — мягкая фланелевая рубашка и серый в крупную клетку пиджак, — выглядел бодрее, во всяком случае незаметно было, что не выспался, свежо розовело лицо, светло голубели глаза, вслушивались на голове мягкие волосы, дремала на губах слабая улыбка.
— Извините, Алексей Антонович, выпиваем. Мочи нет. Вы же знаете, я даже на охоте к зелью этому прикладывался редко. Но сейчас… Не вина — отравы бы выпил.
— Не поддавайтесь, Степан Васильевич… Горе этим не зальешь.
— Эх, Алексей Антонович, и вы, дорогой товарищ…
— Зыков. Следователь прокуратуры Зыков, — запоздало представил Алексей Антонович.
— Со стороны оно, знаете, видится иначе. — Степан поднял рюмку, выпил, сморщился. — Тьфу, гадость. Не буду больше. Себе, Тимофей, если хочешь, наливай. Вам, товарищи, не предлагаю. Понимаю… Что-нибудь обнаружили?
— Обнаружим, Степан Васильевич. Будьте уверены! — сказал Алексей Антонович.
— Надеюсь.
— У нас есть несколько вопросов. — Алексей Антонович выразительно глянул на ссутулившегося над рюмкой Тимофея. — Поговорить надо.
— Говорите. Это мой друг. И вчера мы целый день были вместе. Расстались за несколько минут до этого.
Алексей Антонович недовольно пожевал губами, но Зыков, опережая его, сказал:
— Это даже лучше, что застали вас вместе. Где вы были днем?
— Окунишек ловили. Тут есть недалеко озеро. Алексей Антонович знает.
— Во сколько возвратились в поселок?
— На часы не смотрел. Думаю, около семи. Как, Тимофей?
Тимофей молча кивнул головой.
— Пришли в поселок — потом что?
Вопросы были простенькие, спрашивал Зыков с доброжелательной улыбкой, и все же Степану трудно было вести этот разговор, хотелось, чтобы они скорее ушли, оставили их вдвоем с Тимохой.
— Потом — ничего интересного для вас. Промокли. У меня в запасе бутылка была. Позвал Тимофея. Чай сварили.
— Сколько времени сидели за чаем? — спросил Алексей Антонович.
— Может быть, час, полтора. Потом пошли в больницу.
— Вера Михайловна часто задерживалась в больнице? — спросил Зыков.
— Часто.
— Вы каждый раз ее встречали?
— Нет, конечно. Когда из тайги возвратишься — рад добраться до постели. Алексей Антонович знает, что значит ходить по хребтам да распадкам.
— В этот раз вы не устали?
— Не очень.
— Но промокли, замерзли — так?
— Ну, ясно! — Неотвязный этот Зыков со своей улыбочкой все больше не нравился Степану.
— А на улице шел дождь, было холодно, но вы все-таки пошли.
— Да.
— Вы кого-нибудь встретили по дороге? — успел вставить вопрос Алексей Антонович.
— Как будто нет. — Степан потер пальцем лоб. — Ты не помнишь, Тимофей?
— Не встретили, — буркнул Тимофей.
— Так вы вместе шли?
— Вместе, конечно, Алексей Антонович. Тимофею до больницы со мной по пути. У больницы с ним распрощались.
— Сколько же времени вы пробыли в больнице, Степан Васильевич?
— Несколько минут. Вера оделась, и мы пошли.
— И снова никого не видели?
— Нет, Алексей Антонович.
— М-да… — разочарованно подытожил Алексей Антонович. — Извините, Степан Васильевич.
Он поднялся, одернул китель. Встал и Зыков. Спросил:
— Почему все-таки пошли встречать жену?
— Да так… — Степан отвел взгляд в сторону.
— Заранее, утром, например, вы не уславливались о встрече?
— Мы никогда не уславливались заранее. Вера заканчивала работу в разное время.
— Значит, вы пошли просто так. Или была причина? — Зыков, кажется, не собирался уходить.
— Ну, была, была, — с раздражением сказал Степан. — Но это личное. Это никого не касается.
— Что личное, а что нет, сейчас решить нелегко, — заметил Зыков. — Не лучше ли разобраться вместе?
Алексей Антонович уже оделся, нетерпеливо посмотрел на часы. С неохотой Степан поднялся, принес листок бумаги, найденный вчера в кармане Веры, брезгливо держа его пальцами за уголок, подал Алексею Антоновичу, повторил:
— Это личное.
— Мы не злоупотребим вашим доверием, — сказал Алексей Антонович, без интереса пробегая текст записки. — Положитесь на меня. — Прочел еще раз, более внимательно, нахмурился, знаком подозвал Зыкова.