Повести
Шрифт:
Торопливо вышел. У Сысоева, чтобы скрыться, времени было больше, чем достаточно. И все же есть кое-какие возможности перехватить преступника. Первое, надо позвонить в отдел, дать указание произвести негласную проверку всех автомашин, идущих отсюда в город. Второе, попросить городских товарищей установить местожительство Сысоева и, если он проскользнет здесь, задержать его в городе.
XIV
— Мне бы сигарет, симпатичная. — Зыков стоял у прилавка, улыбался Клаве. — Мне бы хороших сигарет, славненькая. Чтобы с фильтром, чтобы коробка блестела.
Клава ответила на улыбку, лукаво повела бровью.
— Чего захотел! Придется покурить папиросы.
— Не для себя нужны. Люблю угощать друзей-приятелей. Сам не курю, потому что здоровье не позволяет.
От смеха у Клавы запрыгали кудряшки, кокетливо выглядывающие из-под белого чепчика.
— А видно, что изболел, бедняга. И чем это, интересно, жена откармливает.
— Секрет фирмы, — важничая, сказал Зыков. — Но ради вашего мужа могу и поделиться.
— Мужем еще обзавестись надо.
— Сложно, что ли, ясноглазая? Вам-то! Стоит свистнуть — набегут, знай выбирай.
— Боюсь свистнуть-то: побегут — расшибутся или друг другу ноги оттопчут.
— А вы тихонечко, чтобы не все слышали. Лучше всего — на ушко.
— И все-то ты знаешь!
— Что поделаешь, профессия знать обязывает.
— А что за профессия? Или опять секрет?
— Секрета нет — следователем работаю.
В глазах Клавы на миг метнулось беспокойство, невольным жестом она одернула халат, но сказала ровным, ничего не выражающим тоном:
— А, слышала: ночью приехали убийцу ловить.
Посмеиваться она перестала. И уже не подергивала лукаво бровью. Как часто бывает в таких случаях, возникла напряженность, резко меняющая людей. Зыкову этого не хотелось. Он хитровато, по-свойски подмигнул Клаве.
— Может быть, сигареты все-таки найдутся?
— Дефицита под прилавком не держу. Можете даже проверить.
— Ну что вы! — вроде бы даже обиделся он. — Разве можно не верить такой прекрасной девушке! И не проверять я вас пришел…
— Конечно, за сигаретами, которые не курите!
— И не за сигаретами. Это уж так, попутно. У меня к вам есть дело, совсем незначительное, но — дело. Во сколько вчера к вам заходили Степан Миньков и Тимофей Павзин?
— А я не знаю. Часы у меня встали. А и шли бы часы — что же мне, замечать, кто когда пришел-ушел?
— Справедливо. Долго они у вас пробыли?
— С полчаса.
— После них кто-нибудь заходил в магазин?
— А никого. Я сразу же его заперла и ушла к себе.
— У вас в тот вечер был кто-нибудь? Гости, скажем.
— Ну, кто по такой грязище в гости потащится! У меня никого не было, и я сама никуда не ходила. А что кружитесь вокруг да около? Спрашивайте прямо. Небось, уж кто-то настучал, что у нас со Степкой роман был? А и был бы — что с того? В таких делах всяк за себя отвечает. И не перед милицией, перед своей совестью. Вот и весь мой сказ.
— Вы правы — всяк за себя отвечает. Нравится вам Степан — дело ваше и только ваше. — Зыков помолчал, ожидая возражения, но Клава ничего не сказала, и он продолжил: — Но сейчас могут возникнуть всякие домыслы, догадки, слухи. Вы окажете нам большую услугу, если чуть подробнее расскажете о своих взаимоотношениях со Степаном Миньковым.
— А хорошие были взаимоотношения. Тут у меня ни родных, ни подруг. Одна. И Степан тоже был одиноким при живой жене. Она была очень занята своей работой и собой. А Степан был как бы сбоку припека. Извините, что я так говорю о покойнице. Нехорошо так говорить, а и не сказать нельзя. И вот еще что. Ничего такого, о чем думают, у нас со Степаном не было. Ваше дело верить или нет, но мы были друзьями. Бывал он у меня. И часто. Когда один, а когда и с Тимохой. Стрелять научил. Ружье подарил.
— О, да вы отчаянная женщина! Моя жена, например, скорее прикоснется к змее, чем к ружью.
— А будешь отчаянной. Три года в этой дыре. С тоски сдохнуть можно.
— До этого где жили?
— В городе, конечно.
— А работали где?
— В Доме торговли.
— Так, так. — Зыков весь просиял, словно сделал бог весть какое открытие. — Понимаете, смотрю на вас и все ломаю голову — лицо знакомое, видел где-то, а где — не вспомню. Именно в Доме торговли я вас и видел. — И уже как бы на правах старого знакомого, доверительно, с сочувствием, спросил: — Вам здесь не нравится?
— А что тут может нравиться? В городе многие завидуют — ах, живешь на Байкале, как это, должно быть, чудесно. Ах, воздух! Ах, природа! Ах, сибирское море! Ах, ах! А тут холодно. А выйти некуда. А телевизор показывает плохо. Говорю: тоска зеленая.
— Жаль, но наши вкусы не совпадают, — огорчился Зыков. — Мне тут все нравится. Единственное, что меня не привлекает — охота. Но ружья люблю. Часто охотничьи ружья, особенно подарочные, сделаны изумительно. Я был бы вам благодарен, если бы вы показали свое. Тем более, что покупателей, вижу, нет. И у меня свободного времени — девать некуда.
Клава не могла догадаться, что Зыков, прежде чем зайти в магазин, проделал простенькую операцию. На двери висела табличка из жести, на одной стороне было написано «Открыто», на другой — «Закрыто». Движением руки Зыков «закрыл» магазин. Покупатели, глянув на табличку, шли в другой. Клава задвинула внутренний засов и через задние двери провела его во двор, забитый пустыми ящиками, коробками, рассохшимися бочками. Рядом с входом в магазин была другая дверь. Клава открыла ее и пропустила вперед Зыкова. Он оказался в небольшой комнате, тесноватой, но уютной. На единственном окне висели яркие шторы («Как галстук у Миши Баторова», — отметил про себя Зыков), у одной стены стоял диван, закрытый пледом, у другой — квадратный стол под тяжелой скатертью, возле него в углу — телевизор.