Пожар любви
Шрифт:
— Что? — Впервые за этот день глаза Ханны потеплели.
— Возьми меня за руку и помолись со мной.
Она медленно разжала изуродованные артритом пальцы, протянула руку и взялась за руку сына.
— Я люблю тебя, мама. Давай не будем ссориться.
— Не будем. Но ты должен увидеть свет истины.
— Хорошо. Давай попробуем. Помнишь, ты сказала, что в день смерти папы Господь явился к тебе?
— Да.
— Расскажи. Я верю тебе.
— Веришь? — В ее глазах мелькнуло удивление. — В церкви мне никто не поверил. Они считают меня сумасшедшей.
Зейн покачал головой:
— А я нет. Сам не знаю почему, но я верю, что это правда. По крайней мере первая часть, когда ты почувствовала себя согретой и счастливой. Другое дело — конец твоего рассказа. Мне кажется, это просто твои мысли, твоя боль из-за того, что папа ушел. Ты должна отделить одно от другого… Господа от своих мыслей.
— Твой отец ошибался! — твердо произнесла она.
— Нет, мама. Просто ты не можешь простить ему, что он оставил тебя одну. Одиночество ни для кого не благо. Поэтому мне и хочется, чтобы ты снова встретилась со своими друзьями.
— Им нет до меня дела, — прошептала она и уронила голову.
Зейн почувствовал, что ему удалось пробиться сквозь стену.
— Да, это так. Я тоже виноват. Но я люблю тебя. — Он сжал ее руку. — А сейчас я хочу, чтобы ты вспомнила тот момент, когда Господь посетил тебя и ты ощутила тепло. Прочитай молитву вместе со мной.
Они принялись молиться вслух. Через стол Зейн дотянулся до второй руки матери. Внутренний голос подсказывал ему, что, если он дотронется до нее, это физическое прикосновение и душевная связь дадут ему шанс спасти мать. Конечно, Зейн понимал, что за один день не сможет переломить течение болезни, но он мог сделать попытку вернуть ее на путь истинный. Он и сам не мог больше прятаться от прежней боли, закрыв дверь за прошлым. Пока они молились, Зейн дал себе слово навещать мать почаще. Ее надо было хоть иногда увозить из Бандеры, чтобы он не начала снова молиться на Майкла Эзертона. Возможно, стоило свозить ее в Нью-Йорк. Если она увидит, как он живет и работает, то перестанет проклинать этот город. Зейн часто летал в Европу, и это давало ему право купить ей льготный билет. Конечно, она могла не согласиться на это сразу, но он мог и подождать. Мать должна была увидеть мир, другую жизнь. Он верил, что это ей поможет. Они многое могли сделать вдвоем, и Зейн твердо решил заставить Ханну понять, что они нужны друг другу.
Когда молитва закончилась, Зейн стал свидетелем маленького чуда: щеки матери покрылись слабым розоватым румянцем. Ему удалось вернуть ее в мир живых.
Остаток дня Зейн провел, стараясь привести в порядок то, что окружало мать. Он позвал плотника вставить стекло и починить крышу, убедил Ханну съездить с ним в Нью-Браунфелс, где они зашли в супермаркет и накупили еды, которой хватило бы, чтобы два месяца кормить половину Бандеры. Потом сходили в хозяйственный за краской для дома и в цветочный за комнатными растениями. Зейн купил герань, темно-красный шалфей и шесть цветущих кактусов, чтобы посадить перед домом. Он отвел мать в парикмахерскую, где ей вымыли голову и сделали стрижку, купил ей новое выходное платье. На обед они приготовили барбекю, лучше которого Зейн не пробовал за последние два года.
Вернувшись домой, он провозился до поздней ночи, отмывая кухню, сажая цветы, складывая отцовскую одежду. Они решили отдать ее для бездомных в Сан-Антонио. Прежде чем лечь спать, Ханна подошла к сыну и обняла его.
— Это Господь послал мне тебя сегодня.
Зейн поцеловал ее в лоб.
— Да, мама. Это Он.
Глава 24
В 1980 году на сценах хьюстонских ночных клубов царила тема «Городского ковбоя». Теперь бар Мики Гилли в Пасадене заполняли не местные забияки ковбои со своими подружками, а несметные толпы туристов. Всю ночь напролет брыкался механический бык и лились потоки пива. В центре Хьюстона огни баров в стиле кантри заливали светом Вестхеймер-стрит, Ричмонд-стрит и Вудвэй. Однако нигде городские ковбои не были такими городскими, как в ночном клубе «Элан», — там проходили съемки «Городского ковбоя».
Молоденькие хьюстонские девочки из богатых семей в узких кожаных джинсах, замшевых куртках с бахромой, грубых сапогах и белых ковбойских шляпах толклись среди сурового вида парней в облегающих майках и еще более облегающих джинсах «Левис». Танцевали тустеп и соблазнительные сельские вальсы на манер жителей Алабамы. Биржевые брокеры, торговцы недвижимостью, нефтяные менеджеры и компьютерные чародеи сбрасывали костюмы от «Брукс Бразерс», чтобы провести вечер в ковбойском наряде. Хьюстон гудел, и весь мир съезжался поглазеть на это.
Чтобы пробиться к бару, Зейну пришлось пустить в ход локти. Даже в Манхэттене он не видел такой давки. Он взял пива и, потягивая его, стал осматриваться. Рядом с ним стояла девушка, обтянутая настолько, что сквозь одежду проступали все се родинки. Как и у всех вокруг, волосы у нее были взбиты, словно копна сена, а в ушах болтались крупные серьги из индейских бусин, перьев и кусочков золотой кожи.
Зейн заметил, что девушки тоже наблюдают за ним. Они по-мужски открыто оценивали его тело. Их смелые взгляды могли испугать любого, даже самого заядлого искателя приключений. Эти женщины знали, чего хотят, и не сомневались, что получат свое.
Зейну не удалось отыскать среди них ни одной из прежних хьюстонских девочек, с бабушкиной бриллиантовой брошкой, приколотой к воротничку ковбойки. Не увидел он и старинных «Роллексов», фамильных гагатов и аквамариновых сережек, вроде тех, что хранились в семьях Каллен, Дэвис или Мууди. Все здесь слишком напоминало Нью-Йорк, и Зейн ощутил то же чувство одиночества, которое узнал там. Все здесь казалось непостоянным и зыбким. Здесь не было никого, похожего на Лили.
Подняв глаза, Зейн неожиданно увидел ее. Лили направлялась к нему. Шеи вокруг завертелись, головы наклонились, чтобы получше разглядеть красивую брюнетку в узком темно-красном испанском костюме для верховой езды, белой блузке с длинным рукавом и испанском кружевном галстуке, повязанном на шее. Жакет подчеркивал ее тонкую талию, роскошную грудь и округлые бедра. В ушах сияли огромные золотые серьги-кольца, в которых Зейн сразу же распознал работу девятнадцатого века. Из-под длинных брюк «гаучо» выглядывали черные сапожки для верховой езды. Ее темные волосы рассыпались по спине блестящей шалью. Лили походила на принцессу из другой эпохи. Невольно отступая, мужчины давали ей дорогу, что было совсем не принято в подобных заведениях, где они нарочно стояли как вкованные, заставляя девушек тереться о них грудью. Здесь мужчины пользовались женщиной, пока она им не надоедала, а потом находили себе другую — мужчины с маленькими душонками и раздутыми бумажниками, считавшие, что могут купить любую женщину, какую захотят. Но они никогда не имели таких, как Лили.
Зейн мог себе представить, что они испытывали. Уже от одного того, что Лили ему улыбалась, он чувствовал себя триумфатором. Надеяться на то, что она любит его, казалось совсем невероятным. Но Зейн надеялся.
Проходя мимо, Лили не обращала никакого внимания на заискивающие улыбки мужчин, но они не обижались, потому что она не только привлекала внимание, она вызывала уважение.
Лили смотрела на него и улыбалась, вдыхая запах сосны и сандалового дерева. Ей вспомнился сон, который она видела давным-давно, захотелось обнять его, но какой-то внутренний голос подсказывал, что сейчас не время. Между ними существовала какая-то неразрывная связь. Лили чувствовала ее, хотя и не знала точно, что это такое.