Прах и безмолвие
Шрифт:
— Он весьма близок к этому, — возразил Тримбл.
— Нет, сэр, — покачал головой Дэлзиел. — То, что он сумел прикончить свою жену, еще не говорит о деловой смекалке. Как бы то ни было, следуя их семейной традиции, он наверняка спустит доставшиеся ему от жены деньги не дольше, чем за год. Так что, я думаю, мы еще и услугу ему оказываем, держа его от них подальше.
— Энди, пока ты не сказал мне ничего, что бы дало мне уверенность, что мы можем подержать его взаперти хотя бы сколько-то. Нет, помолчи. Я понимаю, что самое главное в этом странном деле еще не выяснено. Так на чем я остановился? Ах да. «В последующие дни я был удивлен тем, что продолжаю жить, как будто ничего не случилось. Потом я выяснил у специалистов-медиков, что человек, переживший психологический стресс, нередко продолжает жить и работать как ни в чем не бывало. Понадобилось еще одно потрясение, чтобы стало ясно, в каком неуравновешенном душевном
Все началось с того, что три или четыре дня спустя я заехал к Грегу Уотерсону спросить, не собирается ли он оплатить свой просроченный счет. У нас были серьезные проблемы с наличностью. Гейл подписала несколько чеков, чтобы оплатить самые неотложные счета…»
— Подделка!
— Доказательства?
Доказательства не было. Естественно, ни один из получателей (включая и Теккерея) не хотел жаловаться; чеки были аннулированы, соответствующие Суммы переведены на расходный счет Свайна, а банк заявил, что предоставить непринятые чеки невозможно, даже если найдется человек, который предъявит иск.
— Я добуду доказательства, — пообещал Дэлзиел.
— Возможно, — сказал Тримбл, нахмурясь, — но продолжим: «…счета, но нам все равно нужен был каждый пенс, который мы могли получить с должников. Уотерсон неохотно пригласил меня войти, и, когда я переступил порог гостиницы, все денежные проблемы разом вылетели у меня из головы. У камина стояла женщина спиной ко мне. Она была высокого роста, стройная, с длинными светлыми волосами. На секунду я решил, что это Гейл. Потом женщина обернулась, и я увидел, что она нисколько не похожа на мою жену, и тем не менее был потрясен до глубины души. Женщина, как ни странно, видимо, не заметила моего состояния и сразу вышла из комнаты, бесцеремонно оттолкнув меня с дороги, что в других обстоятельствах показалось бы мне верхом неприличия. Уотерсон заметил, что я не в себе, и спросил, все ли со мной в порядке. Я отреагировал на этот вопрос совершенно неадекватно и, вдруг сделавшись необычайно агрессивным, потребовал, чтобы он немедленно вернул мне пять тысяч фунтов, которые он должен моей фирме. Он начал плести какую-то ерунду, пытаясь уйти от ответа, но потом все-таки признался, что денег у него нет. И тут его будто прорвало, он вдруг стал рассказывать мне, что женщина, которую я только что видел, шантажировала его. Оказывается, у них был роман, и он имел глупость снабжать ее наркотиками. Со временем она стала требовать, чтобы он приносил все больше и больше, и он был вынужден делать это, но в конце концов прекратил, потому что это было одновременно и дорого, и опасно. Она пришла в ярость и потребовала от него либо наркотиков, либо денег, чтобы их купить. В противном случае она угрожала пойти куда следует и сдать его. А тут еще у него случилась неприятность — он потерял большую партию наркотиков. Я сказал ему, что не у него одного денежные затруднения, в ответ он прошелся насчет богатой жены-американки, на что я сперва очень рассердился, а потом мой гнев странным образом перешел в печаль, и я ни с того ни с сего рассказал обо всем, что случилось. Конечно, меня спровоцировала внешность этой женщины, ее сходство с Гейл, но мое душевное состояние было подобно вулкану, который рано или поздно начал бы извергаться. Грегу Уотерсону при всех его недостатках нельзя было отказать в обаянии и благожелательности. Мне необходимо было кому-то выговориться, а он отлично умел слушать. Когда я объяснил ему, что пережил, увидев женщину, которую, как оказалось, звали Беверли Кинг, он ответил, что удивился моей реакции. Думаю, именно тогда у него родилась эта безумная идея.
Мы выпили, и я стал понемногу приходить в себя. Я заговорил о том, что пойду в полицию и чистосердечно во всем признаюсь. Если рассудить здраво, рассказав все почти незнакомому человеку, я уже решился на этот шаг, теперь мне назад дороги нет. Но Уотерсон убеждал меня хорошенько подумать, прежде чем совершить непоправимую ошибку. Он нарисовал мне мрачную картину того, как к моему признанию, скорее всего, отнесется полиция: начнется долгое и мучительное расследование и очень вероятно, меня обвинят в убийстве. Я заколебался, но больше всего меня удерживала от признания мысль, что тогда мне пришлось бы рассказать и про беднягу Арни.
Уотерсон же, видя мою нерешительность, начал раздумывать вслух о том, как еще я мог бы объяснить отсутствие Гейл. Полиция, разумеется, очень скоро обнаружит, что она вовсе не уезжала в Америку, и немедленно начнет интересоваться мной. Но даже если я смогу убедить полицию, что мне ничего не известно о ее местонахождении, пройдут годы, прежде чем ее официально признают умершей, а мое дело к тому времени прогорит, и даже, возможно, мне придется расстаться с „Москоу-Фарм“.
А потом он без обиняков выложил свой невероятный замысел — нам надо убить Беверли Кинг, но так, чтобы ее труп можно было бы выдать за труп Гейл! Таким образом, он избавится от ее шантажа, она будет пропавшей без вести и полиция никогда не найдет ее, а я официально буду признан вдовцом с правом распоряжаться имуществом своей жены…» Что ты сказал, Энди?
— Я только сказал: «Ах, какой умный мерзавец!» — повторил Дэлзиел с притворным восхищением.
— Кто, Уотерсон?
— Нет! Свайн! Так все перевернуть!
— Ты считаешь, это была его идея?
— Конечно, эта чертова идея была его! — вскричал Дэлзиел. — Он наверняка решил, что поторопился зацементировать свою супружницу. Конечно, он мог подделать несколько чеков, но до тех пор, пока не будет официально засвидетельствован факт ее смерти, он не сможет наложить лапу на основные средства. Потом он увидел эту длинноногую блондинку, узнал о неприятностях Уотерсона, и ба-бах! Он нашел выход!
— Но разве он мог довериться человеку, которого едва знал? Человеку, который, по всеобщему признанию, был болтуном и пустомелей?
— Да, но на первый взгляд о нем так не скажешь, — возразил Дэлзиел. — Уотерсон умел представиться этаким крутым парнем, наговорить сто верст до небес. От этого у него и были все время неприятности. Он в штаны наложил, только когда до дела дошло. Но тогда Свайну отступать было уже некуда. Ему оставалось только приспосабливаться к ситуации.
Тримбл недоверчиво поднял брови.
— Доказательства! Мне нужны доказательства!
— Какие доказательства? И так все ясно! План был задуман Свайном. От этой операции Свайн больше всех выигрывал. Только Свайн мог взять кольт «питон», и только он знал на примере собственного брата, что эта штука способна сделать с человеческим лицом. Только Свайн мог принести одежду, драгоценности жены и все такое прочее, чтобы подкрепить свою версию. Свайн опознал тело. Да здесь все провоняло этим чертовым Свайном!
— Запах очень редко рассматривается судом в качестве вещественного доказательства, — пробормотал Тримбл с улыбкой, на которую Дэлзиел не ответил. — Давай посмотрим, что он пишет о том, как именно застрелил и девушку. Вот, значит. Они оба поднимаются в спальню. Девушка, совершенно пьяная, сидит на кровати. Уотерсон должен был застрелить ее с близкого расстояния. «Когда я увидел, что Уотерсон поднял пистолет, я понял, что не смогу этого вынести. Мне казалось, что я существую в каком-то нереальном, как в кинофильме, мире, созданном болью утраты Гейл, в мире, где собственные действия и реакция на действия других выходят за рамки нормы. Но в тот момент туман рассеялся, я увидел все в истинном свете и понял, какую ужасную вещь задумал Уотерсон. Я бросился на него, чтобы отвести его руку, но, неожиданно очень сильный, он оттолкнул меня, и я чуть не упал. Потом раздался выстрел. Я снова бросился к нему, и на этот раз мне удалось схватить пистолет, но было слишком поздно. Несчастная девушка распростерлась поперек постели, все вокруг было забрызгано кровью. А я снова погрузился, еще глубже, чем прежде, в призрачный мир душевных терзаний, в этот ужасный ад, так что я плохо помню, что происходило той ночью и в последующие несколько дней. Когда я начал приходить в себя, я понял, что инстинкт самосохранения толкнул меня на то, чтобы говорить, что это была Гейл, хотя я и принял на себя больше вины, нежели на мне действительно лежало. Услышав о том, что Уотерсон исчез, я догадался почему. Он, вероятно, был уверен, что я открою полиции всю правду, и таково действительно было мое намерение. Но мне казалось, что сначала я обязан поговорить с ним. Ведь он, может быть, никогда не спустил бы курок, если бы я не попытался вмешаться. Из своего горького опыта я знал, что очевидец несчастного случая может воспринимать его как совершенное им самим убийство. Я не мог осудить Уотерсона, не выслушав его сначала. Я сожалею, что не успел сделать этого до того, как мой друг Арни Стринджер, считавший себя моим должником, таким драматическим способом вернул мне долг.
Единственным моим желанием в настоящее время является внести наконец ясность в это запутанное дело, чтобы кончился весь этот кошмар. После того как я ушел из участка сегодня вечером, я понял, что не смогу спокойно жить, если не вернусь, и не покажу то место, где похоронена Гейл, и не сделаю еще одно добровольное признание. Моя жизнь разбита. Я могу лишь молиться о том, что найду в себе силы начать ее заново». Конец заявления.
— Не может быть, сэр, — усомнился Дэлзиел. — А где же: «Звуки музыки нарастают, весь зал в слезах»? Это почище «Унесенных ветром»!