Правитель Аляски
Шрифт:
декабрь 1808 года
Собачье мясо ненадолго насытило промышленников. В лесу взять было нечего, и Тараканов решился, презрев опасности, опять выходить к реке.
Двигаясь вверх по руслу, вскоре набрели на две хижины. Узнали ли хозяева, что к ним идёт отряд иноземцев, или что другое было тому причиной, но жилища оказались покинутыми. Нашли лишь парнишку лет тринадцати, объяснившего знаками, что его родичи видели следы чужаков и, напугавшись, переправились через
В хижинах, к общей радости, обнаружилось немало копчёных кижучей в связках. Взяли по двадцать пять рыб на каждого и, оставив компенсацию в виде бисера и корольков, удалились.
У небольшой речушки в овраге устроили привал. Тараканов выставил караул, а сам намерился осмотреть окрестности с соседней горки. С собой взял промышленника Козьму Овчинникова и одного алеута.
Овчинников первым взобрался на высотку, но, едва выпрямился, как откуда-то раздались грозные крики, и поражённый стрелой в спину промышленник рухнул на землю.
Поднявшийся ему на помощь Тараканов увидел по противоположному склону горы и с той стороны, откуда они пришли, множество вооружённых туземцев. Следующая стрела досталась алеуту, и тогда Тараканов, видя бедственность их положения, открыл огонь по нападавшим, целясь в ноги. Упал один, второй... Остальные, подхватив поверженных на плечи, обратились в бегство.
Обратный спуск с двумя ранеными был непрост. И хоть раны оказались неопасными, но, пока повреждённые в стычке не окрепли, пришлось задержаться на этом месте пару дней. Вновь подтвердилось, что дикие не оставят их в покое и надо куда-то уходить.
Теперь шли берегом вдоль реки, надеясь рано или поздно достичь озера, из которого река истекает, или богатых рыбой мест и там остановиться на зимовку.
Холодный ветер нагонял тучи, заунывно пел в вершинах сосен, и ему вторил бурливый говор шумящего внизу речного потока. Сознавая ответственность за судьбу доверившихся ему товарищей, Тараканов шёл впереди разведчиком и, стараясь ступать тихо, чутко вслушивался во враждебный лес, всматривался в каждый изгиб реки, карауля, не приготовлена ли засада.
Иногда на реке встречались приплывшие с верховьев туземцы, не выражавшие к странникам враждебных чувств, и у них выменивали рыбу и лососёвую икру в бурдюках из тюленьих кож. Во время одной из торговых операций индеец, продавший пузырь, наполненный китовым жиром, спросил, не хотят ли русские выкупить свою соотечественницу Анну. Почему-то ранее никто о такой возможности и не подумал.
Предложение туземца вызвало у промышленных энтузиазм, а Булыгин даже в лице от радости изменился. Не мешкая, начали торг. Булыгин предложил в обмен свою шинель, Тараканов положил поверх шинели новый халат из китайской ткани; не остались в стороне и остальные, каждый хотел внести свою лепту — кто камзол, кто штаны, кто одеяло из шерсти. И алеуты добавили кое-что.
Но туземец с некоторым даже презрением тронул ногой образовавшуюся кучу вещей и сказал, что ко всему этому надо добавить четыре ружья.
И вот показалась из-за ивовых деревьев лодка, и в ней сидела жена Булыгина. Она была в том же шерстяном платье и платке, в каком застало её пленение. На плечи наброшена меховая куртка, уже не её собственная, а туземной выделки. Лодка приблизилась, но вплотную к берегу сопровождавшие Анну Петровну туземцы подходить не стали.
— Анна, здравствуй, радость моя, как ты? — слабым голосом промолвил Булыгин и тут же заплакал.
Слёзы побежали и по щекам супруги, но она скоро овладела собой и ответила, что не надо беспокоиться, всё хорошо, с ней обращаются ласково и человеколюбиво. Живы и здоровы и остальные пленники. Они, правда, находятся у другого хозяина, на самом устье реки.
— «Хозяин»! — с гримасой горечи повторил Булыгин и не в силах сдержать себя, зарыдал.
Тараканов, видя, что толку от него мало, сам стал договариваться о выкупе и, помимо собранных вещей, предложил одно поломанное ружьё. Дикие стояли на своём: четыре исправных ружья, не меньше. Согласиться на их условия Тараканов не мог, и тогда рассерженные туземцы, не желая продолжать торг, резво заработали вёслами, и скоро лодка скрылась из глаз.
Булыгин вдруг вспомнил, что ещё недавно был начальником партии и стал требовать удовлетворить условия диких, взывая к добросердечию товарищей. На что Тараканов ответил:
— Не можем мы, Николай Исакович, пойти на это. У каждого осталось лишь по одному годному ружью, они нам и самим пригодятся. А ежели отдадим ружья, себя же подвергнем смертельной опасности: они оружие наше против нас и обратят. Прости меня, Николай Исакович, но требование твоё неразумно. Выручим супругу твою, но через это сами жизни лишимся.
Отчаявшийся Булыгин обратился за поддержкой к остальным:
— Да неужто дадите вы пропасть христианской женщине, единоверке вашей, оставите её у народа грубого и варварского? Господь покарает вас за чёрствость, за нежелание помочь соотечественнице и начальнику вашему.
Промышленные колебались. Ещё не зная, каков будет их ответ, Тараканов твёрдо сказал:
— Ежели согласитесь отдать хоть одно годное ружьё, я вам не предводитель более и не товарищ.
Это подействовало, враз заголосили:
— Пока живы, годные ружья не отдадим. Жизнь и свобода нам милее.
Булыгин окаменел с широко раскрытыми безумными глазами. Потом рухнул на шинель, которой пренебрегли дикие, и плечи его затряслись от беззвучных рыданий.
В конце первой недели декабря пошёл сильный снегопад. Пора было прекратить странствия и думать о зимовке. На реке, в месте её сужения, устроили лагерь и начали рубить избу. Через неделю общими усилиями изба была готова. По углам её поставили будки для часовых. Осталось запастись провизией.