Предатель
Шрифт:
– Как это?
– А так! Один белую поганочку с хорошим грибом проглядел, случайно скушал. Другой дохлыми раками отравился. А третий пошел на охоту, да на болотах и сгинул! Припомнили, был донос, будто зерняцо прядсядатель с мужичками в лясу прятал. Послали отряд, да ничяго не нашли. А те, кто доносил, всем сямейством по разнарядке уж давно на Колыме пропали. Поскрябло начальство затылки, да на всякий случай орден отмянили.
– Ну, и что?
– А ничяго! – щелочки глаз Алексея смеялись. – Прияжал еще при советской власти один Шурик из Москвы. Собирал лягенды, сказки. Рассказывал, будто в центральной библиотеке
– А к твоему прадеду это каким боком пришито?
– А таким! Дед рассказывал. Как разверстку отмянили, яго отец общине на сходе и говорит: зямная власть приходит и уходит, но большевички, знать, надолго засели. Как в нязапамятные времена царь антихрист. А мы общиной жили и общиной жить будем, как большевички вялят. Что требуют, то и дадим. Вера же наша с нами останется. Все общее, да свое! Храм в душе никаким динамитом не взорвешь. А крови отступняков веры русский человек ня боится! И стали работать. Кесарю – кесаряво, богу – богово, а сябе – остаток. Завядется какой-нибудь червячок-стукачок из пришлых и нет яго. Сгинул.
– Хочешь сказать, что в центре России, в ста пятидесяти километрах от столицы триста лет люди по-своему жили?
– Люди с башкой на плячах всегда по-свояму живут! Москва это ня Россия. Ты поезди, погляди. Да не там, где железка проложена. Свярни в сторонку! Поговори с теми, чьими руками кормишься! Как не рвали русского Бога, а он туточки! Как не истрябляли мужика, а он жив. Щуплый еще, больной от истряблений! Но дай срок! Пока мужик есть, и России ничяго ня будет. Не веришь?
– Почему? Верю, что ты хотел бы, чтобы так было. Но мечтать и быть разные вещи. Потом, если все так, как ты говоришь, где твоя деревня? Сам говоришь, людей нет.
– Старики поумярали. А когда Москва окрест стала свои скворечники ставить, многие дальше перяехали. Вольный зверь в городе не живет. Как деды их во времяна бывалые на север за болота в скиты уходили, так и они ушли. Растворились сряди людей.
– А ты что же остался?
– С ним вы нам и здесь ня помеха! – Алексей весело кивнул на образ.
– Понятно. Спасибо за все. Ехать мне надо! – сказал Аспинин.
За окном сыпал промозглый дождь, словно, растянули мелкий бредень.
– Надо так надо. Посяди-ка! – сказал хозяин.
Он нырнул в резиновые сапоги, накинул армейскую плащ-палатку, вышел, и почти сразу вернулся, фыркая и отряхивая воду. Сапоги он снял в сенях.
– Повязло. Мишка на станцию едет. Подбросит. Маш, дай Андрюхе дождявичок!
Аспинин набросил прозрачный плащ из целлофана и попрощался.
У калитки ждал черный внедорожник. Аспинин забрался на переднее сиденье и попробовал вернуть дождевик.
– Оставь сябе. Тябе еще на платформе ждать! В пиджачишке!
Алексей махнул на прощание и заспешил в дом, придерживая полы плащ-палатки.
Внедорожник колыхнулся и неслышно пошел по хляби.
– Хороший мужик! – сказал Аспинин парню лет тридцати с нахальным взглядом.
– Леха Афган? – сказал тот. – Да. Не трепло.
– А почему Афган?
– Потому что воевал. Один наш орден, и один – от чурбанов. От них, ему в посольстве их после дембеля вручали. – Парень помолчал и добавил с усмешкой. – У них династия. Его прадед два солдатских Георгия с Первой Мировой принес.
– Ты тоже местный?
– Я? Не-ет! – протянул парень. – У них тут свое…
– Что значит?
Парень покосился на Аспинина.
– Как-то зимой ребятки подъехали на дачах таджиков пошманать. Строителей. А тут одна дорога – через деревню. К ним мужик с «калашом» подошел. И еще двое по бокам с «Сайгой». Поговорили. Больше никто не приезжал.
До станции вокруг чернел лес. Асфальтовая дорога в рытвинах и ямах тянулась вдоль накатанной размякшей двухколейной грунтовки с зигзагами вокруг омутков.
Аспинин вернулся в Москву на парковку лишь вечером. Дождь перестал. Но было сыро. Андрей открыл машину, – автоматические запоры сухо чмокнули, бесшумно замигали фары, – и бросил портфель на переднее сидение.
– Наконец-то! – услышал он за спиной и обернулся. – Не замерзли в пиджачке?
Полукаров был в осеннем пальто с поднятым воротом и в клетчатой кепке с пуговицей на макушке. У ворот курили двое. В животе Андрея похолодело.
– Не замерз, – ответил он. – Я на такси. Вы появляетесь, как Мефистофель!
– Скорее, как легавая. Бегаю за вами. – Полукаров показал подбородком на портфель на переднем сидении машины: – Давайте, что там у вас?
Андрей замялся.
– Хотите, я скажу, что в папке? Какие-нибудь размышления о переустройстве мира. Обязательно огнем и мечом. Сначала ребята написали донос на вашего брата. Вы не знали? Затем подружились с ним и расхотели очищать от него ряды верующих. Так? Но ситуация изменилась. Каланчев организовал группу. Бельков напортачил. Теперь для следственного комитета писульки ребят – находка. Факты, поверьте, они натянут! Хорошо! Если вы не хотели отдавать бумаги, зачем их с собой носите?
– Вы обещали отпустить брата.
– Я сказал, что не хочу портить ему биографию. Валерия на днях отпустят. Его подрывная связь с подростками пока не доказана. И еще. Пусть студенты, держат язык за зубами. О заговорах, о группе. А ваш хулиган пусть пока сидит, где сидит! В Вологде, кажется? Когда надо, сам придет, и заявит, что хулиганил. Один. Бумаги, для вашей же безопасности, побудут у меня.
Аспинин неохотно наклонился в машину, достал из портфеля папку и подал.
– Вот и отлично!
Из машины Андрей позвонил брату. Неожиданно пошел сигнал.
– Ты где? – спросил Андрей.
– Дома. Вчера отпустили. Звонил! Ты вне зоны досягаемости. Завтра? Приезжай завтра.
Андрей мысленно ругал себя, что не послушался брата и не уничтожил папку.
Накануне Полукарова вызвал начальник отдела Вахромеев. Его недавно перевели из разведки. Это был молодой, но уже лысеющий офицер с водянистым цветом глаз и одутловатыми щечками. Вязаная жилетка под пиджаком придавала ему домашний вид. Полукарова он знал по службе.