Предновогодние хлопоты IV
Шрифт:
– Спасибо, дорогой Душан, – с покрасневшими глазами произнёс Денисов, – Вам успеха желаю и счастья в новом веке. Непременно мне позвоните, когда будете в Питере.
– На свадьбу мою придёте, Игорь Николаевич?
– С огромным удовольствием! С женой и сыном.
Душан, улыбаясь, протянул руку Денисову, проговорив:
– До встречи на берегах Невы.
Выйдя из машины, он обернулся, помахал ему рукой, и пружинистым шагом двинулся к зданию аэропорта.
Денисов смотрел ему вслед до тех пор, пока Душан не скрылся за дверями аэровокзала. Кто-то постучал в окно машины, он опустил стекло: у машины стоял крепкий мужчина в тулупчике.
– Отец, ехай отсюда, здесь бригадная территория, – просипел он.
– Это мой город, – улыбнулся Денисов.
– Твой, твой, – устало сказал мужчина. – И мой тоже, ехай, отец.
Денисов, продолжая улыбаться, сказал:
– До свиданья, земляк. Удачи тебе.
Тот раздражённо махнул рукой.
– Ехай!
Денисов вставил кассету «Weekend in L. A» Джорджа Бенсона. Из-под пальцев гитариста-виртуоза вылетали
«Как хороша жизнь, когда всё ладится, – думал Денисов, выруливая на шоссе, ведущее в город, – вчера нашёл прекрасного мальчонку Егорку, сегодня беседовал с умным человеком с родственными мыслями. Скоро Новый год, это будет год завершающий наш век. За ним идёт новый век, что он нам несёт? Мы постареем ещё на год, пересечём ещё один отрезок пространства жизни. О, как стремительно бежит неумолимое время! Уже на подлёте к вратам вечности, пора готовится к последнему самому строгому экзамену. Мне бы Егора, Егорушку на ноги поставить, услышать его голос, а после можно и…»
«Господи! Господи милостивый! – зашептал он горячо, – крепко вцепившись в руль. – Господи, услышь меня, исцели моего мальчика и, если так нужно – забери меня, но возврати его к жизни. Улови и услышь, Господи, в бесконечном вое всего мира, в этом скорбном хаосе голосов миллионов людей, мой слабый голос. Стонет мир, стонет! Не слышим мы этот вечный, разноголосый, разноязычный, несущийся в небеса к последней инстанции вой с надеждой и любовью, с обидой, досадой, и ненавистью, с яростью и требовательностью, со смирением и покорностью, со слезами и болью. Несутся к небу просьбы, мир голосит к небу о милости. Как Тебе горько слышат эту разноголосицу людей, вспоминающих о Тебе лишь тогда только, когда это становится нуждой! Прости нас, Господи, и помилуй нас грешных, но и мой голос взывает к тебе, Боже. Прошу Тебя Господи, обрати свой чистый взор на обездвиженное тело моего сына Егора. Яви Свою благодать, вдохни в него жизнь и исцели. Верую, верую, верую в Твоё милосердие, в Тебя, Искупитель!»
Комок подступил к горлу, он не смог сдержать слёз. Он ехал на «автопилоте», мысли его неожиданно перенеслись в далёкое прошлое. Он вспомнил, как давно, ещё в СССР, они ехали на машине с Юга, загорелые, отдохнувшие, полные сил. Егор был такой крепенький, с фигуркой маленького гимнаста, у него начали оформлятся мускулы. Они решили проехать через Военно-Грузинскую дорогу, с заездом в Тбилиси и Баку. Въехали на перевал, когда уже стемнело. Внезапно всё вокруг окутал плотный туман, ехать стало практически невозможно, и они притулились на небольшой площадке, чтобы переждать ночь. Внизу под ними шумела бурная речушка. Мария с Егором спали, а он заснуть не мог, ходил и ходил до рассвета. Ветер разогнал туман, он любовался небом, усыпанным близкими и яркими звёздами, каких никогда не увидеть в холодном небе Питера, в голове складывались прекрасные строки стихотворения, рождённые импульсом вдохновения, ощущением единения с природой и с Богом, чувством радости, что у него есть Мария и сын, а впереди долгая и счастливая жизнь.
«Как же давно было это «прекрасное далёко»! – влились в эти светлые воспоминания, бежавшие пёстрой цветной лентой, другие, чёрно-белые кадры воспоминаний побежавшие в ускоренной перемотке. – И как недолго оно длилось. Всё полетело кувырком с горы: теракты, захваты самолётов, ГКЧП, пальба из танков по Белому Дому, скукожившаяся, как шагреневая кожа, распадающаяся на удельные куски страна, а в ней вдруг Президент, вместо непоколебимого, как казалось, Генерального Секретаря, испытание людей удавкой «шоковой терапии», приватизация, войны в бывших республиках, кровавый Кавказ, Чечня. Запутанные люди перестали понимать, куда идут, что из этого выйдет, всеобщий раздрай, оглупление масс, огульное охаивание прошлого, представляемого новыми хозяевами, как ужасного, дикого периода истории. Мелькали в экранах лица многочисленных спасителей, предлагающих самые неожиданные рецепты спасения, не забывавшие при этом хапнуть из закромов родины какой-нибудь лакомый кусок, которых оставалось ещё невероятно много. Всё трещало по швам, резалось по-живому, появились беженцы, челноки с клетчатыми сумками, проститутки на трассах и на родном Невском, пива – хоть залейся, дети-дички бродили на вокзалах, в новостях бесконечные киллерские отстрелы с контрольным выстрелом в голову, взрывы машин бизнесменов и должников. Иномарки вытесняли наши машины, «Сникерс» обесчестил шоколад «Алёнку», за валюту и педерастию перестали сажать, обменных пунктов валюты стало больше, чем киосков «Союзпечать» и автоматов с газировкой в СССР, появились графья и бароны, дворяне, служившие прежде в оборонных институтах лаборантами, бесконечные рынки – продовольственные и вещевые, сначала на пустырях, позже в Дворцах Культуры и спортивных комплексах, ларьки на каждой автобусной остановке, пивные палатки на набережных и даже у театров, ток-шоу в телевизоре, пошлые юмористические передачи, певцы и певицы, набившие оскомину однотипными песенками, дружно отмечающие свои юбилейные даты всенародно на телевидении, которому власть отдала на откуп культуру. И всё это за короткий срок растеклось зловонной лужей по стране, сместив ориентиры, запутав неглупый грамотный народ. Миллионы людей, одичавших от свалившейся на них свободы, разбрелись по свету в поисках лучшей доли, политики умудрились поссорить межу собой народы-братья, внести раздор и оболгать историю. Свобода, спущенная сверху, принесла людям новые оковы, сделала их рабами новых правил игры. Но свободу ни какой-нибудь орденоносный Пупкин дарует приказом. Свобода дарована нам Господом, как неотъемлемое право человека – Божьего творения. Человек может быть свободным в стране с разными тоталитарными режимами и рабом в стране, где изобилие демократических свобод. Появился класс людей быстро определившийся, где и с кем ему быть. Те, у кого в кабинетах ещё недавно висели портреты Андропова или Горбачёва, повесили портрет нового президента. Они с лёгкостью сменят его на другой портрет и постараются остаться в своих креслах вне зависимости от новых курсов, пойдут любым, который даёт им власть и блага связанные с властью. И они строят новую Вавилонскую башню разноязычья и разномыслия, на глазок, без отвеса, абсолютно не представляя, что из этого получится. Одно уродство меняется на другое ещё более уродливое и страшное своей непредсказуемостью – это называлось идти курсом реформ. Всё профанация, обман, фикция, с лживыми телодвижениями государственных вундеркиндов со спекулятивным мышлением и затаённой ненавистью к своему народу, которая мгновенно проявлялось, как только кто-то начинает говорить правду. И пусть при этом летят в пропасть, не вписавшиеся в крутые повороты люди, у которых «захромала гнедая». Это нормально – дистанцию одолеет сильнейший. Весь мир, говорят реформаторы, так живёт, ничего страшного. Но страшно, так страшно жить без надежды, веры и любви. Наступит ли прилив, покрывающий отмели и скалы? И наступит ли он при моей жизни? Когда приходит прилив, говорят мудрые китайцы, – все лодки всплывают. Не слышно шума прибывающей воды, не слышно, а лодки лежат на боку…»
Кассета закончилась. Денисов перевернул её. Джон МакЛафлин и индийский скрипач Шанкар в очень быстром темпе завели мелодию со сложным нечётным размером. Гитара со скрипкой устроили музыкальную дуэль – смотрины техники, мысли и культуры. Тон общению задавал европеец, гитарист который, по всему, отлично знал восточные лады, индус отвечал ему цветистыми народными фразами, гитарист задиристо отвечал ему сложной джазовой фразой, насыщая её подслушанным восточным ароматом, скрипач подхватывал её, обогащая её сочными индийскими руладами с мелизмами, как бы передразнивая своего соперника.
«Красота, – прошептал Денисов после очередных пассажей дуэта.– Вот музыка не подверженная конфликтам нашего века. Она уходит в будущее, зовёт людей к миру вне зависимости от цвета кожи, религии и политических взглядов».
***
Снег перестал идти, стало смеркаться, появились снегоуборочные машины, по-братски, дружелюбно перемаргиваясь, приветствуя друг друга, загорались уличные фонари. Плотный поток машин медленно тянулся по проспекту, подолгу застревая на перекрёстках. На автобусных остановках толпились люди, автобусы и троллейбусы ползли с запотевшими окнами, за которыми будто за стёклами душевой кабины угадывались смутные силуэты людей. Они подкатывали к остановкам, выплёвывали помятых пассажиров, забирали новых, рискованно стартуя с места: водители «легковушек» нахальничали, не уступали проезд. По тротуарам двигалась безликая масса, её всасывали в себя и выкидывали назад многочисленные магазины, подземные переходы; усатые, приплясывающие от холода кавказцы торговали ёлками. «Неумирающий кавказский бизнес – летом дыни, арбузы и фрукты, зимой ёлки, – отметил непроизвольно про себя Денисов, – мы уже к этому привыкли, как к данности».
У метро, движение застопорилось. На пешеходном переходе рядами выстроились торговцы всякой мелочёвкой. Тут же примостился старик с баяном, на асфальте лежал открытый футляр, в который нечасто бросали мелочь спешащие люди. Старик играл, опустив голову вниз. «Не от хорошей жизни в такую погоду выходят старики концертировать», – думал Денисов, включив поворотник, и, пытаясь перестроиться в левый ряд. Девица в Мерседесе, делала вид, что не видит его машину – она ему не уступила. Едущий за ней БМВ тоже проигнорировал включённый поворотник не «авторитетной» «шестёрки». Пропустив пять машин, ему удалось перестроиться. Вскоре поток машин пошёл живее, Денисов будто забыл для какой цели он выезжает: по обочинам стояли многочисленные голосующие люди, но он не останавливался, его уже который раз охватывало не раз приходившее, тоскливое, тревожное состояние.
«Зачем всё это? – неслось в голове. – Эта езда за проклятыми копейками, по мрачному, грязному городу… не твоё это… не твоё… сколько времени ты ещё будешь вот так колесить по улицам, «бродяжничать», как говорят некоторые «бомбилы», как долго ты сможешь этим заниматься, насколько тебя хватит? В конце-концов можно нарваться на следующего, не шутейного «Василия», который и выстрелить может. Машина вот-вот развалится, никакой перспективы, рутина, общение с людьми с тяжёлой аурой, это просто кабала какая-то, сколько времени потеряно на эту суету, ведь миллионы людей живут вообще без машин и как-то выкручиваются. Но это затягивает, как в лотерее, которая обещает выигрыш не в этот, так в следующий раз. К тому же, Денисов, ты всегда был законопослушным гражданином, а твои нынешние действия на самом деле противозаконны, хотя закона запрещающего левачить пока нет, это долго сидело в тебе занозой и мучило. Но вспомни, вспомни, в начале твоего шоферского пути ты стыдился, краснел, беря деньги у людей, а вот уже этого с тобой не происходит, равнодушно складываешь деньги в карман, как само собой разумеющееся. Боже, сколько раз твоя мудрая жена говорила, что нельзя на этом зацикливаться и, между прочим, ты ей обещал, что вот-вот поставишь своего старого коня у подъезда, а сам… Безвольный… играешь в прятки с совестью, обещаешь какому-то второму Денисову бросить курить, а сам продолжаешь курить. Мария, Мария, Мария! Любовь моя… Верная моя девочка, как же я люблю тебя! Куда я еду? Зачем я здесь? Я хочу всегда быть с вами, с тобой, моя любовь, и с сыном