Предсказание
Шрифт:
— Дверь на верхней площадке этой лестницы не используется, — продолжил безымянный маньяк — Дубовую дверь заменили стальной в 1930-х, затем заварили ее. И с другой стороны нас ждет еще одна железобетонная стена. Но мы сможем пробиться сквозь нее где-то за два часа, после того как будет отключена охранная сигнализация.
— Я удивлена, что это помещение не оборудовано сигнализацией, — заметила Лорри. — Хотя, если бы здесь хранилась настоящая машина времени, сигнализацию обязательно бы поставили.
— Никто не видел в этом необходимости.
Раньше он упомянул о том, что они пытали одного из членов этого самого общества, который, несомненно, уже умер, как и библиотекарь. Какие бы жесткие условия ни придумывал адвокат, составляя договор о неразглашении, всегда находились способы заставить человека его нарушить.
Не могу сказать, что все эти откровения поразили меня как громом, но, разумеется, произвели сильное впечатление. Я родился и вырос в Сноу-Виллидж, любил этот маленький, живописный городок, думал, что достаточно хорошо знаю его историю, но не слышал даже намеков на существование подземных тоннелей под городской площадью.
Когда я поделился своим изумлением с маньяком, теплое поблескивание его глаз кристаллизовалось в ледяной отсвет, который мне уже доводилось видеть в глазах Киллера, бесшерстной кошки, и Эрла, молочной змеи.
— Ты не можешь досконально знать город, если любишь его, — объяснил он. — Когда ты его любишь, тебя очаровывает внешний вид. Чтобы досконально узнать город, его нужно ненавидеть, ненавидеть всей душой. У тебя должно возникнуть неудержимое желание вызнать самые постыдные секреты города и использовать их против него, найти все раковые опухоли и подкармливать их, пока метастазы не распространятся по всему городу. Ты должен жить ради того дня, когда город исчезнет с лица земли, до последнего камня и доски.
Я предположил, что в прошлом в нашей маленькой туристической Мекке с ним случилось что-то плохое. И речь шла не о том, что в отеле его поселили в обычный номер, хотя он бронировал люкс, или он не смог купить дневной билет на подъемник в один из зимних уик-эндов. Нет, происшествие было куда серьезнее.
— Но ведь, по большому счету, дело-то не в ненависти или восстановлении справедливости. — Лично мне эта тирада Лорри показалась рискованной. — Все сводится к ограблению банка. То есть все к тем же деньгам.
Кровь залила лицо маньяка, от подбородка до линии волос на лбу, от уха до уха. Улыбка схлопнулась. Губы превратились в тонкую полоску.
— Деньги меня не интересуют, — слова с трудом прорывались сквозь плотно сжатые губы.
— За дверью, которую вы собираетесь вскрыть, не продуктовый рынок, где можно разжиться разве что морковью да фасолью, — указала Лорри. — Вы грабите банк.
— Я уничтожаю банк, чтобы уничтожить город.
— Деньги, деньги, деньги, — настаивала Лорри.
— Это месть. Городу давно уже пора воздать по заслугам. И для меня это — восстановление справедливости.
— А для меня — нет. — Кучерявый оторвался от взрывчатки, чтобы принять более активное участие в разговоре. — Я пришел сюда за деньгами, потому что богатство — не просто богатство, но корни, стебель и цветок власти, а власть освобождает власть имущих и подавляет власти лишенных, поэтому власть нужно подрывать, те, кого угнетают, должны встать на место угнетателей.
Я не стал рыться в памяти, чтобы понять, где я все о уже слышал. Боялся, что такая попытка приведет к перегрузке мозга. Прямо-таки Карл Маркс, переработанный Эбботтом и Костелло[31].
Поняв по выражению наших лиц, что смысл вышесказанного до нас не дошел, Кучерявый перефразировал свою главную мысль:
— Часть денег этой грязной свиньи принадлежит мне и многим другим людям, которых он эксплуатировал, чтобы получить их.
— Послушайте, может, хватит нести чушь? — предложила Лорри Кучерявому. — Корнелий Сноу не эксплуатировал вас. Он умер задолго до того, как вы появились на свет.
Она вошла в раж, оскорбляла тех, кто мог, да и хотел, нас убить.
Я дернул закованной в наручник рукой, чтобы напомнить, что пули, которые ее стараниями могут вот-вот полететь в нашу сторону, достанутся не только ей, но и мне.
Вьющиеся мелким бесом волосы Кучерявого, казалось, закаменели, и теперь он напоминал уже не Арта Гарфункеля, а невесту Франкенштейна.
— Наши действия здесь — это политическое заявление.
В этот момент к ним присоединился и Носач, самый флегматичный из всех троих. Все эти рассуждения о мести и политике так разозлили его, что густые брови, казалось, ожили и шевелились, как две толстенные гусеницы.
— Наличные! — рявкнул он. — Наличные, и ничего больше. Я здесь для того, чтобы хапнуть денег и убежать. Не будь банка, я бы в этом не участвовал, на все остальное мне наплевать, и если вы, парни, тотчас же не заткнетесь и не займетесь делом, я уйду, а с остальным вы будете разбираться сами.
Вероятно, без Носача обойтись они не могли, поскольку его угроза произвела должное впечатление на партнеров.
Их ярость, однако, никуда не делась. Выглядели они как бойцовые псы, которых не спускают с цепи. Глаза горели жаждой насилия, утолить которую они могли лишь в бою.
Как же мне хотелось дать им что-то из выпечки, скажем, немецкий пряник или хрустящее шотландское песочное печенье. А может, шоколадное с орехом пекан. Поэт Уильям Конгрев как-то написал: «Музыке под силу успокоить злобного зверя», но я подозреваю, что хорошая сдоба справится с этим еще лучше.