Представление должно продолжаться
Шрифт:
– Вольдемар, я очень… как по-русски?.. Я очень прошу меня извинять, но нельзя ли мне… – всегда бледненькая, как выросший в тени цветок, девочка даже зарделась от смущения.
– Посмотреть хочешь? – легко догадался Владимир. – Да пожалуйста, сейчас.
– А ты не будешь сердиться?
– Да за что? Оно же всем любопытно, потому обычно-то люди без хвостов живут.
Мальчик развязал пояс, спустил люстриновые штаны и повернулся боком, чтобы Аморе могла получше разглядеть.
– Ой! – взвизгнула от восторга девочка. – Он шевелится!
– Ну да, – кивнул Владимир. – Шевелится,
– О, Любовь Николаевна! Доброе вам утро, хорошо, что пришли, а то мы уж обыскались… – Настя улыбнулась тонкой и вялой улыбкой, напомнившей Люше осенний ивовый лист.
– Я на конюшне была. Орлику копыто смотрела.
– Ага. А вы Агафона-то зачем из деревни привезли – по делу или просто так?
– Да без него скучновато как-то, – пожала плечами Люша.
– Скучновато? Ага, – Настя кивнула. – С ним-то веселее. Тогда вы вон туда скоренько пройдите – слышите, грохочет? – это они с вашим племянником, сцепившись, по лестнице вниз катятся…
– А что случилось?
– Вот уж не знаю. Агафон в комнату к Любочке зашел и сразу, как с цепи спущенный на Володю кинулся. Орет: убью, паскудник! Уже два раза разнимали, Феклуша даже ведро воды на них вылила. Пока Агафон его до конца не убил, может, соизволите их разнять…
Глава 18,
В которой большевики громят анархистов, а Январев встречается с Раисой Овсовой и Степаном Егоровым и знакомится с инженерм Измайловым.
В кабинете революционного начальника все было почти так же, как и у его старорежимного предшественника, и в то же время – немножко навыворот. Стулья стояли вдоль стен неровно, некоторые – спинками вперед, выдвинутые ящики каталожного шкафчика заполнены совсем не подходящими для них по размеру бумагами. Массивный письменный стол обит поверх зеленого сукна красным кумачом. Кумач, впрочем, уже начали отдирать: хозяин устыдился таки нелепости, но не закончил, отвлеченный более важными делами. Над столом – большой парадный портрет Карла Маркса… вот кто, хотелось бы знать, создает эти портреты в такие короткие сроки и в таких количествах?..
– Товарищ Иванов, я бы хотел у вас об анархистах подробнее узнать.
– Что ж, товарищ Январев, вся операция против анархистов уже, можно сказать, подготовлена, день выбран с учетом того, что часть из них будет в театре…
– В театре? А я думал, они там, в занятых ими особняках, сидят практически безвылазно…
– Большая часть – так и есть. Рассуждают об анархии посреди купеческих хором, пьют ханжу да воблой закусывают, – усмехнулся товарищ Иванов. – Но наличествуют и такие, у которых интересы поразнообразнее. Для этих на Волхонке имеется специальный анархистский театр. Называется «Изид» (анархистский театр с этим названием действительно существовал до разгрома анархистов большевиками – прим. авт.) – наши разведчики в нем побывали.
– И что ж там? – с любопытством спросил Январев.
– Все замотано красными и черными тряпками, свечи стоят, лозунги висят.
– А сам спектакль?
– Спектакль – обычная декадентско-анархистская чушь. Что-то про крестьян. Декорация –
Двадцать пять особняков. Приблизительно четыре тысячи бойцов «Черной Гвардии». Решили брать все сразу, в одну ночь. Ультиматум о сдаче, пять минут на размышление, потом – штурм. Руководит всей операцией товарищ Бела Кун.
– И когда же намечена операция? Я хотел бы присоединиться к товарищам.
– Вы?!.. – изумился комиссар. – Простите, товарищ Январев, но зачем это? Они же все пьяны и вооружены до зубов. В особняке на Нижней Масловке по данным разведки установлено даже горное орудие. Ночной штурм – дело чекистов и красногвардейцев. Вы с вашим опытом нужны революции для другого, для организационной партийной работы…
– Я – врач или боевик, товарищ Иванов! – отвернувшись, с режущими нотками в голосе произнес Январев. – В обеих ипостасях – практик. Организационная, как вы изволили выразиться, или бюрократическая, как выражаюсь я, работа мне в значительной степени претит. Вы правы, я совершенно не воинственный человек, но теперь, после переезда правительства в Москву, революционных бумаг здесь стало столько, что я подумываю подать в комиссариат рапорт с прошением о переводе в Петроград, поближе к реальному революционному фронту.
Иванов посмотрел на Январева внимательно и сочувственно:
– Вы просто устали, товарищ. Вам надо отдохнуть, подкормиться. Хотите, дадим вам отпуск? Поедете куда-нибудь в деревню, поедите вдоволь хлеба, попьете молока…
– Спасибо, товарищ Иванов, – теперь Январев выглядел смущенным. – Не стоит. Я в полном порядке.
Выходя из кабинета, он не удержался и бросил короткий взгляд на Маркса. И вздрогнул – вождь мирового пролетариата показался ему вдруг до изумления похожим на отца Даниила, пузатого попа из калужской деревни Торбеевки.
– Январев, зачем тебе это? Ты что, действительно решил вспомнить прошлое? Но это же может быть опасно. Ты вообще умеешь стрелять из револьвера?
– Надя, успокойся, – улыбнулся мужчина. – Вспомни, я же был на фронте, солдатом, потом унтер-офицером…
– Война на фронте и война в городе – это совсем разные вещи. И, главное, я не понимаю: зачем?!
– Один из адресов захваченных анархистами купеческих особняков почему-то показался мне знакомым. Как ни старался, так и не смог вспомнить. Теперь я хочу разобраться с этим на месте. Ну и вообще встряхнуться. Вот уже несколько месяцев вокруг меня дождит бумагами, бумажками и телеграфными лентами. От этой бумажно-партийно-организационной работы мне действительно хочется выть…
– Аркадий, но ведь весь прежний аппарат разрушен. Чтобы государство рабочих и крестьян как-то функционировало, ему просто необходимо нарастить новый… Понятно, что у нас пока нет опыта и многое получается нелепо, с недоделками и перегибами. Но мы все равно должны пытаться…
– Я не люблю ханжу, воблу и театр, но иногда, Надя, я очень понимаю анархистов, – вздохнул Январев. – Ведь так приятно думать, что государство и закон уже изжили себя и люди вполне могут обходиться без них…