При свете Жуковского. Очерки истории русской литературы
Шрифт:
«“Послушай, голубушка, – говорил он обыкновенно, встретивши на улице бабу, продававшую манишки: – ты приходи ко мне на дом; квартира моя в Садовой; спроси только: здесь ли живет маиор Ковалев – тебе всякой покажет”. Если же встречал какую-нибудь смазливенькую, то давал ей сверх того секретное приказание, прибавляя: “Ты спроси, душенька, квартиру маиора Ковалева”» [507] .
На первый взгляд, цитата представляется совершенно немотивированной – особенно на фоне двух других реминисценций, появляющихся в первой главке. Гораздо менее очевидная отсылка к пушкинскому «Гробовщику» («Шли какие-то немцы-мастеровые…» – 4) может быть объяснена как «обстоятельствами места» (маиор движется от Немецкой улицы к Разгуляю), так и понятной общей «пушкинизированностью» повествования. Почти столь же слабая отсылка к «Бедной Лизе» («Вскоре он купил у девочки сельский букет» – 4; ср. первую встречу Лизы с Эрастом) характеризует «модное» сентиментальное поведение персонажа и в какой-то мере сигнализирует о важности карамзинской темы в дальнейшем ходе романа. Между тем обладающая явными чертами смыслового пуанта гоголевская реминисценция
507
Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: <В 14 т.>. <Л.>, 1938. Т. 3. С. 53.
Перемещение маиора от окраины (Немецкая улица) к центру Москвы сопровождается резким изменением его облика. Если в периферийном пространстве персонаж суетлив, осторожен и готов к неприятностям («Маиор юркнул в калитку. Шел он довольно свободно, но было видно, что опасается, как бы его не окликнули» – 3), то, «выйдя на бульвар, он преобразился» (4). Это сопровождаемое метаморфозой движение не только дублирует обычный путь маиора Ковалева (от Садовой к Невскому проспекту), но и ассоциируется с сюжетом повести Гоголя (тушующийся безносый Ковалев – Ковалев торжествующий по возвращении носа). Во II и III главках «Носа» (Ковалев до и после своего конфуза) повторяются (разумеется, с полярной окраской) две детали – извозчик («Как на беду, ни один извозчик не показывался на улице…» и «взял извозчика») и кондитерская, где маиор проверяет, на месте ли его нос («К счастию, в кондитерской никого не было…» и «поехал прямо в кондитерскую» [508] ). Обе присутствуют и у Тынянова, причем в той же последовательности и с теми же функциями. «Здесь он стал нанимать дрожки, торгуясь с извозчиком, причем лицо его сделалось необыкновенно черствым» (4) – это не только очередное свидетельство скупости маиора, значим акцент на изменении его лица. Роль кондитерской исполняет винный погреб, где, приобретая товар, маиор явно себя демонстрирует. В эпизодах с извозчиком и в винном погребе тыняновский маиор совмещает в себе черты Ковалева до и после возвращения носа: извозчик есть, но словно бы «не совсем» (с ним надо торговаться); торжество в винном погребе отягощено тем же мотивом скупости.
508
Там же. С. 54, 74.
Наконец, но не в последнюю очередь, значима тождественность чинов у персонажей Гоголя и Тынянова, при этом тождественность тройная: формальная (по табели о рангах), графическо-акустическая (маркированная после Гоголя «старинная» форма «маиор» вместо «майор») и семантическая – оба персонажа не вполне «маиоры». Ср.: «Ковалев был кавказский коллежский асессор. Он два года только еще состоял в этом звании и потому ни на минуту не мог его позабыть; а чтобы более придать себе благородства и веса, он никогда не называл себя коллежским асессором, но всегда маиором» [509] и «Гвардии маиор, или, вернее, – капитан-поручик, уже год как был в отставке и служил в кригс-комиссариате, так что и форма его была не совсем гвардейская, но он все еще называл себя: гвардии маиор Пушкин» (4; зачин второй главки).
509
Там же. С. 53.
Тождество это необходимо Тынянову для решения двух задач. Во-первых, оно определенным образом характеризует (дискредитирует) Пушкина-отца. Ковалев, приобретя «чин асессорский, толико вожделенный», становится потомственным дворянином. Пушкин, «называя себя гвардейцем в кригс-комиссариатском сертуке, <…> как бы намекал на причины отставки и временность ее. На деле он должен был выйти в отставку, так же как и брат его Василий Львович (первое упоминание этого персонажа. – А. Н.), потому что для гвардейской жизни не хватало средств, а кригс-комиссариат давал жалованье.
У него вместе с матерью, братом и сестрами были земли в Нижегородском краю. Село Болдино было настоящая боярская вотчина…» (4–5). Так вводится пушкинская тема противопоставления старого дворянства и новой аристократии, оскудения старинных родов. При этом служащий ради жалования и сходствующий с разночинцем Ковалевым Пушкин-отец не может, опять-таки уподобляясь гоголевским персонажам, забыть о своем чине. Этот смысловой комплекс возникает на страницах романа несколько раз – в частности, с прямыми отсылками к «Моей родословной» (в свою очередь вызывающей в памяти другие тексты Пушкина и его «аристократический» биографический миф). «Со времен мужнина падения Ольга Васильевна (мать Сергея Львовича. – А. Н.) не переставала осуждать Екатерину и в особенности Орловых:
– Графы! Конюхи, им с кобылами возиться да на кулачках биться.
Законным царем она считала Петра Третьего и ворчала, когда при ней называли из усердия Екатерину матушкой:
– И матушка и батюшка!» (38). Так же рассуждает и Сергей Львович в пору реформ Сперанского: «Порою он ворчал у камина, совсем как матушка Ольга Васильевна. Однажды он даже дословно ее повторил: фыркая, сказал, что все несчастья начались с Орловых, – полезли в знать, и началась неразбериха» (113). И несколько позже, в связи с тяжбой о Михайловском: «Наконец он дошел до того, что объявил единственным царствованием прямо благородным недолгое царствование Третьего Петра (отметим пушкинскую инверсию. – А. Н.) <…>
– А потом пошли tous ces coquins, все эти плуты, конюхи, которые кричат во все горло – a gorge deployee, – а о чем кричат? Бог весть. И теперь с кем говорить? Chute complete!» (141). Ср.: «Мой дед, когда мятеж поднялся / Средь петергофского двора, /
510
Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1977. Т. 3. С. 198.
Оказалось, пропала родословная, целый свиток грамот, который передал ему на хранение, уезжая, Василий Львович» (65). Ср.: «Под гербовой моей печатью, / Я кипу грамот схоронил» [511] , при этом продолжение строфы («И не якшаюсь с новой знатью») перекликается с появляющимися позднее (приведенными выше) рассуждениями Сергея Львовича. Отметим также, что при описании реакции Сергея Львовича на реформу Сперанского цитируются сатирические стихи Акима Нахимова и соответственно вновь возникает тема «асессорского» (то есть «маиорского») чина: «Стихотворения были довольно острые. Одно – о канцелярском плаче, называлось “Элегия”:
511
Там же.
В нем был едкий стих, который сразу вошел в поговорку:
О чин асессорский, толико вожделенный!Стихотворение было, впрочем, написано более в насмешку над приказными и, видимо, в защиту указа, но чиновники на первых порах не разбирались и переписывали все, что попадалось об указах, “яко противудейственное”» (112–113).
Это свидетельство не столько о «глупости» чиновников, сколько о принципиальном различии речи «практической» и речи «поэтической». Так и гоголевское слово «маиор» в первой и второй главках живет по «поэтическим» законам: за ним нет прямого смысла, но оно определенным образом окрашивает текст [512] , выражаясь по-набоковски, его «гоголизирует». Сергей Львович пародийно предсказывает и в какой-то мере детерминирует соответствующие черты мировоззрения и жизнетворчества сына.
512
Ср. тыняновские положения об именах собственных как носителях лексической окрашенности и колеблющихся признаков: Тынянов Ю. Проблема стихотворного языка. Л., 1924. С. 83 и сл.
Сходным образом другой отмеченный выше и также связанный с гоголевской повестью мотив – передвижение как превращение – предсказывает постоянные замечания о «быстроте» Пушкиных, их «охоте к перемене мест»; ср. хотя бы: «У него в крови была эта легкость передвижения» (о Сергее Львовиче, в связи с кратким переездом из Москвы в Петербург – 30); неожиданное решение Василия Львовича ехать в Париж (с показательным «Василий Львович преобразился» – 49); «Как все Пушкины, он был скор на переходы» (о Василии Львовиче, собравшемся в Петербург; здесь фиксируется и перемена состояния духа – 138). Эта мобильность (страсть к перемещениям, быстрая смена эмоциональных состояний, изменение поведенческой манеры) осмысливается Тыняновым (а затем и его читателем) как «жизненный» аналог важнейшей особенности творчества главного героя романа – «необычной по размерам и скорости эволюции его как поэта» [513] . Однако тема «семейного сходства» (как в плане пушкинского родового мифа, связанного с его концепцией истории русского дворянства в императорскую эпоху, так и в плане «катастрофической эволюции» пушкинского творчества [514] ) могла быть развернута и без обращения к повести Гоголя. Между тем, как было показано выше, гоголевские реминисценции вводились Тыняновым весьма последовательно.
513
Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 122 (статья «Пушкин», 1928).
514
Первая фраза романа намечает и иной – также чрезвычайно значимый для романа как целого – аспект «семейного сюжета», а именно «скупость» Сергея Львовича. Эта черта прототипа хорошо известна по многим мемуарам, в романе она фиксируется постоянно. Ставя тему «скупости» в зачин, Тынянов тем самым придает ей особое значение: «скупость» – причина будущих напряженных конфликтов сына с отцом. (В свою очередь отчуждение от отца – прообраз всех столкновений Пушкина со «старшими», претендующими выступить по отношению к герою романа в отцовской роли – Карамзиным, Энгельгардтом, Александром I, чьи образы в третьей части романа сознательно сближены; подробнее см. во втором разделе этой статьи.) Вне зависимости от того, основательны ли предположения многочисленных пушкинистов об автобиографической основе «Скупого рыцаря» (см. сводку данных в комментарии Д. П. Якубовича: Пушкин А. С. Полн. собр. соч. <Л., 1935>. Т. 7. Драматические произведения. С. 518–520; попытка скорректировать эту концепцию: Рассадин Ст. Драматург Пушкин. М., 1977. С. 79–82), существенно, что Тынянов эту точку зрения разделял: «…в “Скупом рыцаре” автобиографическим материалом послужила скупость отца и известная стычка с ним» – Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. С. 150.