Прииск «Безымянный»
Шрифт:
— Как же мы теперь будем жить без нашего командира? — спрашивал он у всех с пристрастием, но ответа ни у кого не получил. Да и кто мог дать ему ответ на этот, казалось бы, простой вопрос.
Вместе со всеми в деревню приехали два чекиста. Не дожидаясь, пока доктор закончит с ранеными, они начали расследование крушения самолёта. Первым допрашивали Сенькина. О чём они говорили, для всех осталось тайной за семью печатями, но то, что ничего хорошего из этой встречи не вышло, было видно по трясущимся рукам пилота. После допроса он даже отказался от еды, чего за ним не замечали, и впал в депрессию.
С Иваном тоже долго беседовали, расспрашивали о самой катастрофе и о действиях лётчиков во время полёта. В конце допроса его заставили написать подробную объяснительную со своими соображениями о случившейся катастрофе. Никаких соображений у Ивана не было, о чём он так и заявил. Чекисты пытались на него надавить, чтобы он хорошо подумал, но Иван был непреклонен, хорошо понимая, что каждое слово, написанное в объяснительной, может обернуться против пилота Сенькина и него самого. О конфликте со Свиридовым, а тем более о ящике с золотом Иван промолчал, рассуждая так: что может знать пассажир о находившемся на борту спецгрузе?
До особого распоряжения пострадавших оставили в деревне под присмотром чекистов. По-видимому, решающую роль сыграло заключение дальстроевского врача, запретившего транспортировку. Все понимали, что им дали короткую передышку, и по-своему радовались, что их оставили в покое. Сенькин и майор ушли в себя. Один глубоко страдал, постоянно возвращаясь к прерванному полёту, а у другого после разговора с чекистами в голове что-то повернулось и, наконец, дошло, в каком опасном положение он оказался. Зато Иван был на седьмом небе от счастья.
До обеда он валялся в постели или помогал по хозяйству, а вечерами восседал за обеденным столом, всячески пытаясь обратить на себя внимание Насти, старшей дочки хозяйки. А та, будто нарочно, не обращала на него внимания. При ходьбе девушка так покачивала задом, что Иван с замиранием сердца провожал её томным взглядом, тяжело вздыхая:
«Вот это красавица! Мне бы такую!»
Упругой грудью, тонким станом и крутыми бедрами Настя была похожа на мать, а лицом выдалась ещё красивей. Светловолосая, с большими карими глазами и чувственными пухлыми губами, прямым, слегка вздёрнутым носиком, она казалась сошедшей с картинки журнала «Огонек», в котором постоянно писали о передовиках производства, а на обложке часто печатали портрет какой-нибудь красивой стахановки, становившейся после этого известной всей стране. Про таких красавиц, как Настя, говорили — «кровь с молоком». Каждый раз, когда Марфы не было дома, Иван пытался завладеть её сердцем, но девушка всегда уходила от разговора. Однажды он не выдержал и, перекинувшись несколькими фразами, привлёк к себе и поцеловал.
— Отпусти! — вспыхнула девушка. — Тебе мамани мало? Иди к ней, она тебя приголубит, а ко мне не лезь.
Кое-как ему удалось удержать вырывавшуюся девушку.
— Да причём тут твоя маманя? — сказал он, улыбаясь. — Я же не виноват, что она смотрит на меня, как на картинку. Я без тебя жить не могу, ты мне нужна.
— А может, тебе ещё кто-нибудь нужен?
— Только ты и больше никто. — Говоря эти слова, Иван был искренен: с первого взгляда он влюбился в Настю и теперь мучился от неразделённой любви. — Твоей мамане мужик нужен, понимаешь, страдает она от неудовлетворённости.
Освободив руки, девушка рассмеялась.
— А где тут мужика найдёшь? Нормальных мужчин у нас нет. Кто на войну ушёл и не вернулся, как мой отец, а кто какой-нибудь не доделанный или пьяница, вроде соседа или наших охотников. Тут таких полдеревни, да только мамане они даром не нужны. Она же у нас ещё молодая. Катька-соседка говорит, чтобы она меньше думала о своём хозяйстве, а больше собой занималась. Да как это сделать? Маманя — главная кормилица, а мы с Татьяной только на подхвате: помогаем да что-нибудь вяжем или вышиваем.
Марфа, как рабочая лошадка, одна тянула тяжёлый воз. Видно по молодости она столько всего натерпелась, что, как могла, оберегала своих дочерей. Но те видели, чего ей это стоит, и всячески старались помочь. Татьяна приноровилась вышивать, да так ловко у неё получалось, что её работы долго не залёживались. У всех соседей были вышивки с полевыми цветами, спелыми ягодами или с красивыми видами Алдана. Настя больше занималась домом и была первой помощницей матери.
Неожиданно девушка сменила гнев на милость — стала более покладистой. А когда услышала, что она самая красивая и Иван её любит, разрешила один раз поцеловать в щёчку. Парню этого только было и надо: за первым поцелуем последовали другие — более страстные и продолжительные. Девушка расцвела прямо на глазах, её нежность и отзывчивость покорили Ивана.
— Мы теперь всегда будем вместе, — шептал ей парень, — я тебя отсюда заберу. Как только устроюсь на новом месте, приеду за тобой.
В ответ Настя только улыбалась, думая про себя, что такого сокола в клетке не удержишь, если вырвется на волю — только его и видели. И всё же надеялась, что он приедет и увезёт с собой. Она понимала, что влюбилась и будет без него страдать.
Целый вечер они прогуляли по берегу Алдана. Настя показывала окрестности своей деревни, а Иван рассказывал о себе: как учился в горном, как добирался до Магадана, где хотел работать и как оттуда его направили в медвежий угол. Потом, как само собой разумеющееся, поведал о случившейся трагедии. Настя не перебивала, но после его рассказа так разволновалась, что даже прослезилась. Непонятно как, они оказались в каком-то сарае, стоявшем на краю деревни. Никого вокруг не было и, открыв дверь, Иван с Настей залезли на кучу сена, уложенного до самой крыши. Внизу шуршали мыши, холодным ветром трепало дранку над головой, а они ничего не слышали. Их горячие сердца переполняла страстная любовь
Столица Якутии встретила крепким морозом и ясным солнечным днём. Зима вступила в свои права. Больше чем на полгода затаилась северная природа в ожидании первого весеннего тепла. В Якутске пути-дороги Ивана и Сенькина разошлись. Пилота увезли в больницу, а геолога Брукса — в представительстве «Дальстроя», откуда через неделю отправили в Верхоянск.
В геологоразведочное управление Иван добрался только в конце рабочего дня. Встретил комендант — пожилой человек с вставными железными зубами.
— Присаживайся, не стесняйся, — узнав, откуда тот прибыл, пригласил к столу Сан Саныч. — Попьём чаю, а потом всё остальное. Спешить нам не куда, до утра ещё далеко.
Не успел Иван обжиться, как на пороге появился молодой человек в кухлянке с капюшоном и в серых валенках. В руках незнакомец держал такие же вале¬нки только с отворотами.
— Николай, — подал он руку. Познакомились. — На, возьми, — протянул валенки. — А то пока тебе выдадут, ноги отморозишь. Не понадобятся, вернёшь.