Приключения 1989
Шрифт:
Тем, кто их ждет, напряженно вглядываясь в тускло мерцающий экран локатора, это далеко не всё равно. Этот налет должен стать последним, и локатор превращается в сказочный глаз доброго исполина, не знающий ни сна, ни отдыха, лишь бы распознать и предупредить — летят!
Я представляю, как натянуты сейчас нервы у сотен людей в это прекрасное спокойное утро. Столько дожидаться своего часа и понять, что самое тяжелое, оказывается, пережить ещё несколько минут, мгновений в ожидании команды. Хорошо тем, кто у локатора. Остальные слепы, они могут догадываться о происходящем только по звенящим от волнения голосам командиров и по командам, за которыми следуют действия, и волноваться уже больше не надо, а надо работать.
И из невинного стога соломы или из-под крыши глинобитной голубятни вылетает ракета. Желтый всполох огня из её сопла чертит по небу замысловатые кривые линии, повторяя маневры пилота, пытающегося уйти от грозящего смертью столкновения. Но ракета, как гончая, учуявшая запах добычи, лишь увеличивает скорость, с каждой секундой сокращая расстояние, отделяющее её от цели. Наконец в голубом небе возникает и пропадает шарик разрыва, оставляя после себя легкие облачка дыма и купола парашютов, с повисшими под ними телами в облегающих комбинезонах.
Зазвонил телефон, и я кинулся к нему как сумасшедший, воображая, что всё произошло именно так, как мне представлялось. На проводе был Вовка. Я так и знал, что он окажется в центре событий, ведь именно они с Семеновым строили эти самые фальшивые голубятни.
— Два есть, — важно сказал Вовка, — подробности при встрече.
Не знаю, каким образом ему удалось заполучить телефонную трубку, потому что заговорило большое начальство, и Титов только повторял «есть» и «слушаюсь».
Подробности были сейчас не важны. Важна была победа. К концу дня счет возрос до двенадцати самолетов, каждый из которых стоил никак не меньше двух десятков миллионов долларов да плюс два летчика. «Деньги суть артерия войны», — говаривал ещё Петр Великий, и теперь вопрос был в том, когда они начнут подсчитывать свои потери — сегодня или захотят убедиться и завтра, что потеряют не меньше.
Титов на свой страх и риск отпустил меня на два часа домой.
Город шелестел экстренными выпусками вечерних газет, прильнул к динамикам транзисторов, напряженно всматривался в мерцающие экраны телевизоров, ожидая дальнейших событий. Город затих, понимая серьезность происходящего и лишь смутно подозревая о его неизбежности. То, что это должно было произойти, знали все те же немногие, и только они имели сейчас право перевести дух. Впервые за много дней. Теперь пусть волнуется город. Ему полезна эта встряска среди повседневной обыденщины.
Бухнула пушка, но никто не спешил. Не было обычной вакханалии. Машины в большинстве своем стояли у обочин с включенными радиоприемниками, окруженные молчаливыми группами людей. Ни восклицаний, ни улыбок. Город переживал небывалое. Победу.
Наташа тоже сидела у приемника.
— Сейчас будет выступать Президент, — сказала она и поднялась мне навстречу.
— Прочтем завтра в газетах, — я обнял её.
— Но эти новости… Это правда?
— Да, Наташа, но это ещё не конец. Всё станет ясно завтра.
Мы так и просидели с Наташей целый час у приемника в нашей опустевшей квартире. Она крепко прижалась ко мне, зная, что я вот-вот уйду и она опять останется одна. «Ещё немного, ещё один день, — говорил я себе, — а послезавтра уже будет другим. Послезавтра мы будем вместе, как всегда».
Я вернулся в управление, нагруженный пакетами с едой. Титов прошелся насчет наркомовских, сокрушаясь о минувших палаточных временах. Наевшись, он закурил и, довольный, спросил:
— Ну как, дождался?
— Дождался, — честно ответил я.
— Теперь всё ясно?
— Вопросов нет. Соснем?
— А если?.. — Титов показал глазами на телефон и дверь.
— Вестовой разбудит. Да и беспокоить некому. Небось все умаялись.
— Это точно, — сказал Титов и растянулся на койке.
24 ДЕКАБРЯ
Мы ещё спали, когда с улицы резко прозвучали два коротких гудка. Я подумал, а не послышалось ли мне, но, пока натягивал джинсы, гудки повторились. В холле я нажал на клавишу радиоприемника, и оттуда тотчас, как по заказу, зазвучала мелодия «Сиртаки».
На улице у надраенного «уазика» стоял в блестевшей от крахмала форме Ахмед и улыбался во весь рот.
— С праздником! — Это вместо приветствия.
— Ты был у Фикри?
— Всё в порядке. Он ждет вас завтра.
— Сейчас спущусь, — сказал я, соображая, что бы такое подарить Ахмеду на праздник. От души отлегло, два гудка перестали быть только сигналом тревоги, и синее без единого пятнышка небо сияло отполированной чистотой.
Ахмед продолжал что-то говорить. Я снова перевел взгляд на его радостное лицо и прислушался.
— Нас ждет моя мама, — вот, оказывается, что он пытался мне втолковать.
— Сейчас соберемся, — я пошел будить Наташу.
В холле Вовка плясал «Сиртаки».
— Чем зря дрыгать ногами, сварил бы кофе.
— Уезжаете? — переводя дыхание, спросил Вовка.
— К Ахмеду, потом за Сами. Поехали вместе.
— Не могу. С Сергеем договорились. Встретимся вечером в старом городе.
Да, закончился пост и пришел праздник. Центр жизни переместился в старую часть города, а осью праздничной толчеи стала древняя площадь у Мусульманского университета. За несколько дней там выросли пестрые шатры, минареты украсились иллюминацией, установили карусели, качели и прочие атрибуты народного праздника.
Ахмед вез нас именно туда, в старую часть города, которую можно узнать, только родившись здесь, на кривых немощеных улочках. Со стороны это скопище старых, простоявших много веков домов могло показаться заплатой на свежей рубашке города, но, вглядевшись внимательно в изящный старинный узор её ткани, становилось ясно, что заплата стоит гораздо дороже неизносимого, сверхсовременного нейлона.
Несмотря на праздник, а может быть, именно из-за него населявшие старый город ремесленники спозаранку принялись за работу, а торговцы открыли свои лавки. К базарам тянулись караваны автомашин, мулов и ослов. Шашлычный чад соперничал с умопомрачительным запахом свежепомолотого поджаренного кофе. В котлах, вынесенных прямо на улицу, кипело масло.