Приключения во времена Людовика XIII продолжаются (II книга)
Шрифт:
– Как?!
– воскликнула пораженная Джулия.
– Он не сказал вашей милости? Мать его была уже при смерти, когда написала письмо нашему господину. Она только его и знала в Париже. Г-н однажды предложил ей устроить сыновей, но оба Ларена отказались. Они не хотели разлучаться. Но брат Франсуа утонул в прошлом месяце. Был страшный шторм, ваша милость! И мальчик остался один.
– Господи, - прошептала шокированная Джулия. – Милое дитя! Зови же его сюда скорее! Нет, пусть лучше приходит в музыкальную комнату. И пусть с собой возьмет лютню! Ах, да! Принесите нам вина!
Франсуа
– Франсуа!
– начала она ободряюще.- Мне сказали, что вы чудесно поете. Прошу вас, исполните что- нибудь для меня. Все инструменты к вашим услугам.
Юноша огляделся.
– Ваша милость, я никогда не брал в руки столь дорогие инструменты. Я возьму мою скромную лютню.
Он соскользнул на одно колено. Его длинные пальцы задумчиво тронули струны.
– Для дам у нас поют именно так, - краснея, пояснил он и начал исполнять старую провансальскую песню с характерными плавными напевами и резким окончанием.
– Вы - поэт, Франсуа!
– воскликнула Джулия в восторге. – У вас удивительный голос.
Франсуа поднял на нее красноречивый взгляд.
– Я могу и лучше!
– доверительно сказал он. – Я не хочу хвастаться, но я играю на всем, что имеет честь находится в этой комнате.
Для большей убедительности он прижал к груди лютню. Вид его- коленопреклоненного, юного, милого, в ожидании решения своей судьбы, тронул Джулию до слез.
– Хотите остаться у меня? Если да, я сделаю вас властителем музыки в этом доме, милый Франсуа.
– Да, - смущенно пробормотал он. – Обещаю, я стану служить вашей милости, как раб.
– Нет, Франсуа! Ты станешь служить мне, как паж! Да, паж! Как сказала бы Изабелла - я так романтична!
Вскоре Франсуа стал любимцем всего дома. Его добрый нрав, готовность помочь, а то и развеселить песней всех желающих подкупили весь дом. Он знал множество песен – задорных, шуточных, которые так нравятся простонародью, но лучше всего ему удавались романтические печальные баллады. Кухарки, служанки и горничные слушали его и тщательно вытирали передниками глаза –так проникновенно он пел.
Джулия обычно звала его к себе долгими осенними вечерами. Он застенчиво входил в музыкальную комнату, краснея, целовал руку хозяйке.
– Я не смею, не могу спросить!
– как- то пробормотал он, поддерживая хозяйке ноты. Джулия разбирала новую песенку, которую собиралась исполнить для Его Величества на следующем приеме.
– Что такое, Франсуа?
– Мадам, вы, верно, сочтете меня дерзким, и я навсегда потеряю возможность находится рядом с вашей милостью!
– Я слушаю тебя! Неужели ты хочешь вернуться в Прованс? Я была бы очень огорчена!
– Нет!
– воскликнул он столь поспешно, словно эта мысль привела его в ужас.
– Тогда смело говори, Франсуа.
– Я прошу дозволения приходить в музыкальную
Он покраснел до корней волос. Джулия рассмеялась.
– Ну конечно, сочини, прошу тебя. И, если можешь, не один. Я скажу тебе больше –мне,увы, слишком давно не посвящали куплеты - мой супруг, уж не знаю как, отвадил всех моих поклонников.
– В честь вас уже сочиняли гимны?! – заметил он с каким- то странным дрожанием в голосе.
– Не совсем так, Франсуа!– помолчав, сказала Джулия, внезапно ощутив тяжесть в сердце. Юноша своим пением, наивными стихами, непосредственным смехом скрашивал ее одиночество, но не мог до конца избавить ее от тоски по мужу. Уже прошло три недели, а известий от де Арамисец не поступало. Джулия каждую ночь ворочалась в холодной постели без сна, испытывая давящую боль в груди. Ей было страшно, что былая беззаботная жизнь с Анри уже не повторится никогда. Предчувствия какой- то неотвратимой беды томили ее, лишали сна и покоя.
Кроме того, ей хотелось, чтоб де Арамисец разделил с ней радость от тайны, которую она носила в себе уже несколько месяцев. Она проклинала чрезвычайную самостоятельность мужчин и злилась на себя, что не может спокойно выслушивать вопросы о муже в Лувре или знакомые южные нотки в голосе Франсуа.
К юноше она испытывала искреннюю симпатию. Он ей нравился, и, возможно, она была даже в него чуточку влюблена. Влюблена в звонкий смех, в синие беззаботные глаза, в юность, в его мечты о наивном простом счастье. Но сама того не понимая, она любила в нем де Арамисец. Глубокий голос Франсуа напоминал о нем, живость движений, гибкость, музыкальность, да и просто тот факт, что он был из тех же мест, согревали ее сердце. Но все чаще слезы наворачивались ей на глаза, она поднималась в детскую к дочери, всматривалась в ее глазки и боялась спустить ее с рук, чтоб тревожные мысли вновь не налетели на нее ужасающим роем и не заставили плакать.
Вот и сегодня она не смогла сдержать слез и, бессильно опустив голову на руки, рыдала у столика с начатым вышиванием. И такими безутешными, разрывающими душу были эти слезы, что Франсуа, ищущий хозяйку, быстрее молнии бросился к ней. Бледный, испуганный, растерянный, он упал перед ней на колени.
– Мадам! – воскликнул он. – Что с вами? Что же вас так огорчило!?
– Нет, ничего, - прошептала Джулия, пряча лицо в ладонях.
– Прошу вас, скажите!
– Нет, нет!
– Что я могу сделать для вашей милости, чтоб утешить вашу боль?!
– Он написал, что задерживается еще на месяц! – сквозь слезы проговорила Джулия. – Его величество чувствует себя неважно и двор задерживается под Ла -Рошелью! Господи, а как же я! Милый мой, любимый, где же ты?!
Юноша смотрел на нее широко распахнутыми глазами.
– Франсуа! Что же со мной будет, если с ним что- нибудь случится!? Я умру, клянусь! Но у меня есть дочь, и скоро будет еще малыш, поэтому я постараюсь верить, что все окончится хорошо, но верить так тяжело, так невыносимо трудно!