Приключения знаменитых первопроходцев. Азия
Шрифт:
Попадались на улице и торговцы лекарственными травами, предлагавшие прохожим волшебные снадобья от всех болезней, вызванных ветром, холодом или жарой; эти снадобья относились к одной из трех категорий китайского лекарского искусства. Эти целители рекламировали свое искусство при помощи развернутых перед почтенной публикой огромных листов с изображением людей, излеченных кто притираниями, кто мазями, кто компрессами, кто пилюлями, кто настойками, приготовленными по рецептам красноречивых шарлатанов.
Хотя по улицам весь день ездили тяжело нагруженные телеги, дорожные происшествия случались крайне редко, настолько дисциплинированны и точны в работе китайцы.
Часто на улицах можно было встретить крестьянок, одетых в синие хлопковые халаты. Все они были подпоясаны широкими разноцветными поясами, а спереди носили небольшие фартучки. Из-под халатов выглядывали довольно короткие штаны также из крашеного в синий цвет хлопка, оставлявшие открытыми крепкие загорелые ноги. Черные блестящие волосы, стянутые ярко-красными лентами или укрепленные на макушке при помощи длинных серебряных булавок, украшенных искусственными цветами, являлись чудесным обрамлением для смуглых, дышавших силой и здоровьем лиц. Замечательным дополнением крестьянского костюма были и большие серебряные кольца (диаметром пять — шесть сантиметров), которые женщины с гордостью вдевали в уши в качестве серег.
Иногда на улице появлялось небольшое стадо, состоявшее из четырех-пяти буйволов. Животные тяжело переставляли огромные ноги. На мордах у них было написано полнейшее спокойствие. Эти невозмутимые гиганты могли бы запросто растоптать надоевшего им своими пронзительными криками погонщика, зачастую не старше десяти лет от роду, но нет, напротив, они покорно шли туда, куда он им указывал.
Случалось и так, что на улице, где царило вечное столпотворение, вдруг появлялась странная процессия. Она медленно прокладывала себе путь среди толп зевак. Постепенно шум стихал, и все взоры обращались к полицейскому, шедшему впереди и через определенные промежутки времени бившему в барабан. За ним следовал человек, прижимавший руки к ушам и пытавшийся скрыть лицо при помощи широких рукавов своего халата. В ушные раковины бедняги были воткнуты палочки с бумажками на концах, где красовались надписи, раскрывавшие суть совершенного наказуемым преступления. Этот человек должен был сам держать это странное украшение в виде рогов на своей голове, и он ни на секунду не смел опустить руки, так как следом за ним шли два солдата, призванные следить за каждым его движением. Обычно так водили по улицам воришек, чтобы другим было воровать неповадно. Его преступление было, видимо, незначительным, ибо в серьезных случаях китайское правосудие прибегало к ужасным, изощренным пыткам. Правда, человек, выставленный подобным образом на публичное обозрение, подвергался еще битью палками.
Порка бамбуковыми палками чрезвычайно болезненна. При наказании используют очень гибкие и крепкие побеги бамбука. Осужденного укладывают на живот, один из подручных палача держит голову бедняги, второй садится ему на ноги, а сам заплечных дел мастер задирает штаны, обнажая ляжки до самых ягодиц, и затем принимается с поразительной быстротой наносить удары, отсчитывая их монотонным, ничего не выражающим голосом.
Число ударов различно. Оно не ниже сотни, но редко превышает три сотни. Наказание сносно, когда число ударов невелико, но мука становится невыносимой, если это число умножается в геометрической прогрессии. Кожа после такой порки отмирает, образуя огромную, ужасную на вид язву. Правда, с палачом можно договориться. Это способствует смягчению наказания, которое выливается порой в профанацию. Достаточно показать свои аргументы в виде кошелька. Палач не остается безучастным к подобному источнику барыша и сообразно финансовому вкладу делает снисхождение осужденному. Удары сыплются часто, словно дождевые капли, можно легко пропустить сколько-то там чисел в счете ударов; кроме того, палач делает особое движение рукой, при помощи которого раздается сухой треск бамбука, имитирующий жестокий удар по телу, тогда как на самом деле палка едва касается кожи.
Разумеется, наказуемый в подобных случаях вопит, словно его колотят изо всех сил, и эти вопли звучат зверской музыкой в ушах любителей таких спектаклей.
Арсенал китайских наказаний отличается редким богатством. В первую очередь здесь следует назвать шейную колодку, напоминающую наш допотопный позорный столб, с той лишь разницей, что в Китае он является переносным и постоянно сопутствует наказуемому. Шейная колодка представляет собой нечто вроде стола, без ножек, разумеется, с дырой посередине, достаточно широкой, чтобы в нее прошла шея, но слишком узкой для головы осужденного. Такая платформа, от семидесяти сантиметров до одного метра диаметром, состоит из двух подвижных частей, соединяемых перекладиной, прикрепленной к колодке с помощью стальной цепи, снабженной висячим замком. Сверху на доску через соединение двух половин наклеиваются две бумажные полоски с печатью «я-мена», перечнем совершенных преступлений, приговором и сроком наказания. Обычно шейная колодка не слишком тяжела, поэтому главное неудобство для наказуемого представляет не ее вес. Особые мучения он испытывает из-за того, что размеры колодки не позволяют ему дотянуться руками до головы, которая в результате оказывается совершенно изолированной от остального тела. Таким образом, он не может ни почесаться, ни высморкаться, ни прикрыть голову, ни снять головной убор, ни вытереть пот, ни принять пищу. Чтобы поесть, ему приходится прибегать к помощи кого-либо из друзей или близких; утолив голод, он может совершенно беспрепятственно прогуливать свой деревянный хомут где душе угодно. Это наказание, странное, унизительное и при длительных сроках чрезвычайно тяжкое, обычно длится восемь, пятнадцать и двадцать дней; иногда, правда, и месяц или два, но не более трех.
Вооруженное ограбление или убийство обычно караются смертью. Согласно китайскому законодательству, только император имеет право осудить на смерть; поэтому всякий раз, когда суды рассматривают дела, предусматривающие подобный приговор, все вещественные доказательства по делу пересылаются в Пекин, и обвиняемый ждет в тюрьме решения своего монарха.
Все дела такого рода император рассматривает раз в год, осенью, и именно в это время приводятся в исполнение приговоры над всеми осужденными на казнь в течение года. Кроме того, необходимо, чтобы императорский рескрипт, касающийся всех дел, представленных ему на рассмотрение, был получен судебной инстанцией каждого округа.
Этот обычай, носящий, как правило, абсолютный характер, допускает, однако, некоторые редкие исключения. В районах, находящихся на осадном положении, а также в случае чрезвычайных обстоятельств, император передает главнокомандующему, под его личную ответственность, право приведения приговоров в исполнение. В районе порта Фучжоу насчитывалось немало людей, среди которых было совершенно необходимо поддерживать строгую дисциплину. Императорский комиссар, его превосходительство Чжоу, получил от своего монарха страшное право казнить и миловать любого китайца, совершившего преступление в пределах его округа.
Он пользовался этим правом с непреклонной решимостью, благодаря чему повсюду царил столь отменный порядок, что в течение шести лет европейцы могли спокойно жить среди грубой толпы и при этом ни разу не подверглись оскорблениям, даже в самые напряженные моменты, в частности, во время резни в Тяньцзине.
«Случаю было угодно, — пишет господин Леон Руссе, — сделать меня свидетелем одного из этих высших искуплений. Дело касалось заурядного убийцы, бродяги, явившегося в данный округ и ударом ножа убившего лавочника с целью ограбления. Общественное и, возможно, противоречащее официальному судебное разбирательство существует в Китае чисто формально. Дознание, ведущееся самым тщательным образом, позволяет судье принимать решение, и поэтому, если только не вскрывается каких-либо чрезвычайных обстоятельств по делу, приговор обычно известен заранее и получает одобрение общественного мнения. В тот день все были уверены, что виновный будет приговорен к смерти. Последние сомнения на этот счет исчезли, когда появился палач, простой солдат, вооруженный тяжелой острой саблей, и направился к месту, где свершалось правосудие, к пустырю на берегу реки Мин, совсем рядом с причалом, на котором и было совершено преступление.
Придя на место, солдат вытащил саблю из ножен, проверил остроту клинка и замер в безразличном ожидании, а тем временем вокруг него уже начала собираться толпа. По воле случая я оказался совсем рядом. Меня поразило спокойствие и равнодушие этого человека, равно как и беззаботность толпы, принявшейся смеяться и шутить, тогда как сам я был охвачен страшным волнением, которое никак не мог унять.
Вскоре взрыв двух петард возвестил о том, что осужденный покинул я-мен; быстро приближающийся дикий шум разнес по окрестностям весть о том, что наступил момент искупления. В толпе произошло движение, и в открывшемся проходе мы увидели группу солдат, вооруженных алебардами, пиками и трезубцами, буквально тащивших за собой, испуская при этом громкие крики, несчастного осужденного. У меня сжалось сердце. Этот человек находился, казалось, в полной прострации, настолько неподвижными и как бы застывшими были черты его смертельно бледного лица. Он был гол до пояса, а руки ему связали за спиной. Подталкиваемый солдатами, он рухнул на колени и тут же помощник палача, схватив его за косичку, пригнул голову к земле, тогда как палач с обнаженным клинком встал слева от жертвы.
В толпе, только что еще страшно шумной, воцарилась мертвая тишина; солдаты выстроились по краям дороги и застыли в ожидании; на все это потребовалось времени гораздо меньше, чем на описание происшедшего. Палач, застывший как изваяние, устремил свой взгляд на дорогу. Вдруг со стороны я-мена показался верховой, это был мандарин в полном военном облачении; он размахивал чем-то вроде футляра, покрытого желтым шелком и вышивкой. Я почувствовал мгновенное облегчение: возможно, это было помилование или, по крайней мере, отсрочка приговора. Но увы! Это был роковой знак. Едва заметив его, палач быстро взмахнул саблей, и начиная с этого момента я уже ничего не видел. Перед моим взором что-то блеснуло, я услышал глухой удар, и, как мне показалось, успел различить что-то красное, и тут же толпа взорвалась дикими криками и в ней произошло какое-то движение.