Принц
Шрифт:
– Это не он.
– Девушка? Я думал, ты жил здесь на протяжении многих лет?
– Я здесь с той поры, как мне исполнилось одиннадцать.
– Одиннадцать?
– Единственной девушкой, с кем я разговаривал, когда мне было одиннадцать, была моя собственная сестра.
Сорен остановился и обернулся. Он ничего не сказал, но ему и не нужно было.
– Mon Dieu… - прошептал Кингсли.
– …Ты и твоя сестра?
Сорен развернулся и продолжил идти.
– Хватит тратить время.
Несмотря на бешеное любопытство, Кингсли закрыл рот и продолжал идти, вздрагивая от каждого сучка или камня, на который наступала
Тропинка вывела их на поляну. Огромный плоский камень выступал из холмистого леса, с видом на резкий обрыв над долиной внизу. Кингсли поставил свою сумку у хилого деревца и ступил на каменное плато. Небо взорвалось звездами вокруг них. Кинг подошел к самому краю скалы, пока не встал так, что его пальцы выступали над пропастью. Простирая руки по сторонам, насколько он смог дотянуться, он сдался, подчинился, отпустил себя, и позволил ночи завладеть им.
Его мирная капитуляция длилась до тех пор, пока Сорен не обернул руку вокруг его груди, оттащил его от края скалы и швырнул на землю. Сила падения выбила весь воздух из его легких. Пока Сорен раздевал его догола, Кинг мог только лежать, задыхаясь, мучительно хватая воздух, словно рыба, выброшенная на песчаный пляж.
Воздух. Ему нужен воздух. Камень под его туловищем ощущался, словно железные легкие. Он знал, что завтра его спина будет покрыта множеством синяков от того, как решительно Сорен толкнул его на землю. Завтра он едва ли будет в состоянии двигаться… если выживет сегодня.
– Дыши, - прошептал ему на ухо Сорен.
Кингсли кивнул, все еще не в состоянии говорить. Сорен опустил голову к центру груди Кинга и поцеловал его над грохочущим сердцем. Прикосновение губ Сорена к его обнаженной коже было всем, что ему необходимо. Он успокоился и обмяк в руках Сорена.
– Хорошо. Расслабься для меня.
Сорен говорил тихо, почти нежно, но Кингсли знал, что это были приказы, а не просьбы, и он предчувствовал, что наказание за непослушание будет таким же суровым, как и награда за уступчивость. Кингсли расслабился, как приказал Сорен, позволяя своему телу обмякнуть на камне. Сорен скользнул рукой между его ног и проник в него пальцем. Кинг резко выгнулся и ухватился за плечо Сорена. Сорен взял руку Кингсли и толкнул назад к земле.
– Не сопротивляйся мне.
Кингсли покачал головой. Он не хотел, сопротивляться Сорену, только прикоснуться к нему. Но Сорен, казалось, намеревался забрать все сегодняшние прикосновения себе. Он оставался полностью одетым - в штанах, в рубашке - в то время как Кингсли лежал обнаженным под ним. Сорен приблизился своими губами ко рту Кинга и поцеловал его с грубым нажимом. Кусая, потягивая, повреждая кожу… Кингсли никогда не целовал девушку и с половиной той страсти, с которой его целовал Сорен. Палец внутри него нашел точку, о существовании которой Кинг не знал, и когда Сорен нажал на нее, Кингсли закричал в чистом шоке удовольствия.
Но радость была недолгой. Сорен вышел из Кингсли и оставил того на земле, когда встал и направился к опушке леса. Он подхватил рюкзак Кингсли и принес, но помимо этого сорвал тоненький прутик с дерева.
– На четвереньки, - сказал Сорен, бросая сумку обратно на землю и встав рядом с Кингсли.
– Что?
Сорен поставил ногу на грудь Кингсли и сильно толкнул его, перекатив на живот.
– На четвереньки, - повторил он, и Кинг с трудом поднялся, как было приказано.
На его спину опустился прут. Один раз. Второй. Третий. После пятого Кингсли перестал считать. Через пять минут Кингсли перестал дышать. Он рухнул на грудь, смутно помня, как Сорен отбросил ветку в сторону, как на его рюкзаке открывается молния и что-то холодное и влажное заполняет его. Но когда он почувствовал Сорена, Кингсли пришел в себя.
– Да… - Выдохнул он, и Сорен глубоко погрузился в его тело.
Больно. Без сомнений, это больно. Но это исцелило его. Рубцы на нем, порезы и ушибы, были ценой, которую он платил за такой подарок, как этот момент.
Кингсли вжался ладонями в камень, чтобы удержаться, пока Сорен брал его снова и снова. Он подавался назад, когда Сорен подавался вперед. В момент полного проникновения, Кингсли перестал быть человеком, человеческим существом, и стал ничем иным, кроме как собственностью, объектом принадлежащим и используемым для удовольствия другого. Тем другим был Сорен, которого Кингсли любил. Принадлежать ему, в этом была честь выше, чем что-либо, что он мог себе представить. Если бы мир предложил ему замки и троны, шанс править как принц или король, и все богатства, которые он мог себе вообразить, в обмен на отказ от этого, Кингсли бы сказал “нет”, и он не пожалел бы о своем выборе. Ни тогда. Ни впредь.
Тело Кинга начало открываться для Сорена. Боль уменьшилась. Удовольствие возросло, а Сорен двигался в нем методичными толчками и в полной тишине. Кинг жаждал чего-то, чего-нибудь от него, прикосновения, слова, какого-то утешения или успокоения. Но ему также пришлось по вкусу, что Сорен считает его недостойным ласк, присущим цивилизованному сексу.
Сорен зарылся рукой в волосы на затылке Кингсли, по-прежнему удерживая его, пока он толкался в него еще жестче. Более чем нецивилизованно, это было дикостью, и Кингсли наслаждался каждой необузданной секундой.
Он хотел сказать что-то Сорену, хотел сказать ему, как он чувствовал себя, от того, что происходит с ним, но он не знал слов, ни по-французски, ни по-английски, ни на любом из языков… Сорен знал, а Кингсли - нет. Он должен был сказать ему что-нибудь. То, что он чувствовал, что он чувствовал себя использованным, во владении, как собственность, как раб, заветным, желаемым, нужным, как объект безграничной ценности, из-за которого в желании обладать им, Сорен опустился до кражи, чтобы сделать Кингсли своей собственностью. Под Сореном, Кингсли становился более живым, чем он когда-либо чувствовал себя на любой из девчонок. Он любил своих девочек, любил их всех. Но это было больше, чем любовь. Он не мог придумать слова…не l’amour, не la passion... la vie. Это было самое близкое слово к тому, что он чувствовал, что он мог найти.
La vie. Жизнь.
Пальцы Сорена двинулись от волос Кингсли, на плечи, вниз по спине, пока не остановились у впадин на его боках. Ему нужно было кончить, необходимо кончить, но каким-то внутренним чутьем он знал, что ему не стоит этого делать. Еще нет. Пока не дали разрешения. Сорен даже не прикоснулся к нему и не погладил его, а Кингсли уже чувствовал, что может взорваться в любой момент. Глубоко дыша, чтобы содержать свою потребность, он уставился на землю, на камень, почти черный в ночи. Кинг не был уверен, который был час, но надеялся, что рассвет приближался. Он хотел встретить утро с Сореном. Это утро и каждое следующее.