Пришельцы. Выпуск 2

Васильев Юрий Вадимович

II.

На другой день Кирилл проснулся поздно. В голове творился кошмар, в горле царствовала Великая сушь. В комнате было невыносимо жарко и душно, из кухни доносился мерный стук водяных капель.

Хоть воду дали, подумал Кирилл, нехотя отрываясь от подушки и садясь на постели. Некоторое время он сидел так, сгорбившись, закрыв глаза и все ниже и ниже опуская голову. Потом вздрогнул, медленно поднялся, поплелся в ванную. Горячий, а затем холодный душ согнали остатки сна, яичница и стакан терпкого чая заметно подняли настроение. За окном висело серое марево, в котором растворялись деревья, дома, бульвар; завод со своими трубами вообще исчез из виду.

Убрав со

стола и вымыв посуду, Кирилл ушел в комнату, где уселся за пишущую машинку. Несколько минут он сидел неподвижно, разглядывал заправленный в каретку листок бумаги. Мысли в голове бродили какие-то отвлеченные, ленивые, навевающие тоску и желание лечь и уснуть. Скорее всего, это жара так действует; Кирилл вдруг обнаружил, что сидит весь мокрый от пота. Пришлось опять идти в ванную и стоять под душем. Точно, надо ехать за город! Что там Женька говорил насчет Межозерной? Вернувшись в комнату, Кирилл глянул в окно и передернул плечами. Потом он посмотрел на часы, было без пяти минут десять.

Как человек легкий на подъем, Кирилл собрался быстро. С одеждой особенно не мудрил: джинсы, рубашка, кроссовки, ветровка (на всякий случай). Бросил в рюкзак три банки тушенки, буханку хлеба, спички, соль, ложку, кружку, коробку с чаем, сунул полпачки чистых листов бумаги и на все это взгромоздил печатную машинку, благо она была портативной и закрывалась специальной крышкой. Рюкзак получился не столько тяжелый, сколько неудобный: в спину упиралась то банка, то кружка, то угол печатной машинки. После двух примерок удалось все более-менее уложить и подогнать лямки. Не снимая рюкзака, Кирилл перед дорогой присел на стул, похлопал по карманам (деньги, ключи, перочинный ножик — все на месте), еще раз посмотрел на часы, поднялся и вышел на лестничную площадку.

Он быстро спускался по лестнице; слева скользило стена, хранящая посеревшую от времени побелку и процарапанные надписи великовозрастных оболтусов, а лучше сказать «наскальную живопись» современных троглодитов. Все это было настолько знакомо, что не привлекало никакого внимания. Но на очередной лестничной клетке его взгляд невольно выхватил совершенно новое: возле узкого окна с откинутой рамой, под самым потолком, куда не дотянется рука среднестатистического подростка, на относительно чистой и гладкой поверхности простым карандашом, правда, очень жирно и крупно, было выведено: «А+К=…». Чему же была равна эта формула, безымянный автор, по всей видимости, не знал. Или просто не успел дописать по какой-то причине.

Когда за спиной лязгнула магнитным замком тяжелая металлическая дверь подъезда, Кирилл остановился, перевел дух, вытер пот со лба. На улице было гораздо жарче, чем в подъезде. Глаза невольно закрывались от ослепительного света, горло обжигало раскаленным воздухом. Как в Сахаре, подумал Кирилл, а в редакции в каждом кабинете кондиционеры стоят, и люди работают в прохладе. Сама собой возникла мысль, что неплохо бы заехать на работу. И посидеть там с комфортом за чашкой чая, поболтать о том о сем с Ниночкой из соседнего кабинета, если она, конечно, не укатила за очередным материалом в свою любимую филармонию или театр, или послушать очередную историю Семена Петровича из собственной жизни. И откуда он их берет, Семен наш Петрович? И ведь ни разу не повторился да и вряд ли выдумывает. Память у него феноменальная, и рассказчик он великолепный; ему бы книги писать… Вспомнив о книгах, Кирилл поправил на плече лямку рюкзака и решительно зашагал к остановке.

Темно-серое здание вокзала было похоже на тушу кита, выброшенного океаном на берег и оставленного погибать под жестоким солнцем. Горячий воздух призрачными струями поднимался от раскаленного асфальта привокзальной площади, превращая окружающий мир в колеблющийся мираж. Гул

моторов многочисленных автомобилей, автобусов и троллейбусов топил в себе все остальные звуки. Специфический запах шпального креозота приобрел некую физическую осязаемость и прилипал к лицу невидимой удушливой пленкой.

Купив билет на электричку, Кирилл вышел из пригородного павильона и встал на перроне в тени газетного киоска. Он смотрел по сторонам, время от времени делал маленький глоток холодного пива из жестяной банки. На первом пути стоял недавно прибывший состав; его пропыленные вагоны загораживали остальное пространство станции, откуда доносились свистки маневровых тепловозов, стук колес невидимых поездов и лязг вагонных сцепок. Поток бывших и будущих пассажиров, а также встречающих и провожающих лениво бурлил на платформе; в нем зарождались и исчезали течения, двигавшиеся то в одну, то в другую сторону. Людские голоса сливались в однообразный шум, из которого выплескивались громкие возгласы, смех и отдельные разборчивые реплики. Иногда сквозь толпу неспешно двигался носильщик, толкая перед собой металлическую тележку, которая вдавливала обрезиненными колесами в размякший асфальт брошенные окурки, семечную шелуху, ребристые крышечки от бутылок. За вагонными окнами пассажиры проходили по узким коридорам, устраивали на полках вещи и сами устраивались, просто смотрели на перрон. Две любопытные детские рожицы забавно плющили носы о стекла, с любопытством рассматривая все то, что происходило под открытым небом.

Все ехали на юг, где еще жарче, но там море, пляж, и пальмы, наверное, растут.

Кирилл допил пиво и бросил пустую банку в урну, окруженную ярко-желтыми кальмарами банановой кожуры и прочим мелким мусором. До электрички было еще минут двадцать, и подумалось, что надо бы купить какой-нибудь журнальчик или книжку, но в здание вокзала, где был книжный магазин, идти совершенно не хотелось.

Поезд наконец-то тронулся, зеленые вагоны медленно поплыли вдоль платформы, остающиеся и отъезжающие махали друг другу, что-то кричали напоследок. Последний вагон, как край убегающего вправо занавеса, открыл колеблющуюся в жарком воздухе панораму станционных путей и паутины контактных проводов над ними. Полосы ближайших рельсов ослепительно блестели. Бесконечной длины состав черных цистерн неспешно полз вдалеке. Кирилл отвернулся и стал смотреть себе под ноги. Потом вдруг сообразил, что стоит-то он у киоска, набитого газетами, журналами, книгами по самую крышу, но решил принципиально никакого чтива с собой не брать: он ведь работать едет — сам должен что-нибудь написать.

Объявление вокзальной дикторши о прибытии на первый путь электропоезда не вызвало на перроне особого оживления: желающих выехать за город в будний день было немного. Кирилл выглянул из-за киоска и увидел, как приближается ухмыляющаяся физиономия головного вагона электрички. Пока Кирилл гадал, что там у нее считать глазами — лобовые стекла или боковые фары, электричка вытянулась вдоль платформы змеей, остановилась и с шипением распахнула двери. Оставалось только поправить за спиной рюкзак, пройти несколько шагов по солнцепеку и шагнуть в тамбур раскаленного, как духовка, вагона. Желтые деревянные скамьи источали запах перегретого дерева; казалось, брось на них газету — она вспыхнет.

Кирилл выбрал себе место у окна, потрогал сиденье — не жжется ли, — с облегченным вздохом сел и, поставив рюкзак на скамью рядом с собой, оперся на него локтем. Теперь можно было слегка вытянуть ноги и стереть со лба пот. Сколько там, Женька говорил, ехать? Минут тридцать-сорок? Ничего, дольше ждать пришлось. Хотя здесь еще жарче, чем на улице. Но зато скоро можно будет окунуться в озерную воду. Зачем нам тащиться к морю за тридевять земель да еще по такой жаре? Мы и здесь все, что надо, найдем.