Пришельцы. Выпуск 2
Шрифт:
— Кирилл Иванович, не поможете разжечь самовар? — Хозяйка вынула из кармана передника, повязанного поверх сарафана, несколько длинных лучин и коробок спичек. Самовар уже стоял на небольшой табуреточке рядом со столом.
— С превеликим удовольствием, — Кирилл принял лучины и спички. — Правда, такой самовар я видел только в кино и на картинках, но даже интересно попробовать.
— Если что, — сказала хозяйка, — Борис Борисыч вам поможет.
— Да, конечно, — Борис Борисыч зашевелился и начал выбираться из-за стола. — У вас где-то была самоварная труба.
— Вон за вашей спиной… на траве лежит.
— Да-да-да, — забормотал Борис Борисыч. Он выбрался из-под навеса как-то уж очень неловко, будто ему мешал невидимый портфель, и шляпа готова была вот-вот слететь.
Внезапно налетел маленький вихрь. Он с шумом пронесся по двору и бросился к Анжеле.
— Мама, мама! Я видела на цветке огромную бабочку! Вот такую!
Кирилл поднял голову, посмотрел на Катю, которая, раскинув руки в стороны, показывала, какую «вот такую» бабочку она видела. Девочка была без панамки и сейчас еще больше походила на рысенка; ее каштановые с рыжинкой волосы были собраны в два забавных хвостика, которые торчали кверху, как рысьи ушки. Кирилл теперь понял, почему лицо Анжелы показалось ему знакомым: Катя была маленькой копией матери. Может, если снять с Анжелы шляпу, под ней тоже окажется два забавных хвостика?
Разгоревшиеся лучинки затрещали. Кирилл сунул их в самоварное нутро, а стоявший наготове Борис Борисыч нахлобучил сверху самоварную трубу.
— Вот и чаек скоро будет готов, — сказал он, потирая руки.
— А когда он закипит? — поинтересовался Кирилл. — Здесь, наверное, целое ведро воды помещается.
— Да скоро, — Борис Борисыч махнул рукой.
Они вернулись за стол. Катя сидела рядом с Анжелой, сосредоточенно пересчитывая зубцы на своей вилке. Александра Владимировна раскладывала по тарелкам вареную картошку. Стояла тишина, изредка нарушаемая гудением шмеля или пчелы. Пахло морем и дымом, который лениво струился из самоварной трубы.
А здесь ведь хорошо, подумал Кирилл, и даже очень!
Он уже сто лет никуда не выезжал из города. Работа — дом, дом — работа. Туда-сюда, сюда-туда — как ткацкий челнок. Или деталь на быстро мчащемся конвейере жизни, которую крутят, передвигают, переделывают многочисленные обстоятельства, подчиняют бешеному ритму. Бесконечная череда событий, множество знакомых и незнакомых лиц, нескончаемые разговоры, бездна информации, масса впечатлений; все это вертится, крутится в неостановимом водовороте бытия, сливается в единое целое и неотвратимо погружается во мрак забвения. В памяти остаются только обрывки потускневших воспоминаний, где переплетаются, врастая друг в друга, реальность и невольная фантазия. И появляется идея, что ценен только сегодняшний день, только здесь и сейчас. Только безоглядно вперед. Все быстрее и быстрее. А зачем? Для чего быстрее? Почему это лучше? Эти вопросы отбрасываются. Они подрывают идею безоглядного движения, они никому не нужны. Действительно, не нужны? Кирилл вспомнил, как попал в больницу с переломом щиколотки. Он лежал в одноместной палате с загипсованной ногой, выключенный из процесса бесконечных дел, вне ежедневной суеты. И мир прекрасно обходился без него; вселенская катастрофа не разразилась. Скука только начала заедать. Скука и тоска. Совершенно непонятная тоска. А может, и вполне понятная — тоска по человеческому общению. Что-что, а пообщаться Кирилл любил с детства. Может, это когда-то и определило его будущую работу. Ему удавалось быстро становиться центром почти любой компании. И ему это нравилось. Он мог увлекательно рассказывать о себе, о своей профессии. Тем более что вызвать начальный интерес к себе было не сложно: «А вы где работаете? — В такой-то газете. — Да! А кем? — Журналистом. — А фамилия ваша?.. — Такая-то. — Ой, читала-читала (или, читал)…» и так далее. Правда, с некоторых пор Кирилл стал обращать внимание, что в подобных ситуациях ведет себя несколько однообразно — как актер, изображающий на сцене в тысячный раз одного и того же героя. Уже и штампы определенные появились в поведении, в словах. Но кто сказал, что это плохо? Да и в разных компаниях это происходило. Приятно же добиться заинтересованного взгляда красивой женщины, например такой, как сидящая напротив Анжела. А добившись интереса к себе, Кирилл легко переходил
— Самовар поспел, — тихо проговорила Александра Владимировна, поднимаясь из-за стола. — Что-то вы, Кирилл Иванович, совсем ничего не едите?
— Почему же, — смущенно пробормотал Кирилл. — Картошка у вас очень вкусная. — И он поспешил наколоть на вилку самую большую картофелину.
Картошка, действительно, оказалась очень вкусной. И свеженькие огурчики да квашеная капустка были весьма кстати. Кирилл только сейчас понял, как проголодался. Он бы и от водочки не отказался, но вот ее-то как раз и не было и, судя по всему, не предвиделось. Ах, да! Одно из условий здешнего проживания запрещало спиртное. Ну что же, трезвость — норма жизни, хотя и скучная.
Водрузив самовар на стол, хозяйка вернулась на свое место.
Улыбаясь, Кирилл обвел всех присутствующих взглядом. Но вскоре очень медленно, но неотвратимо улыбка сползла с его лица. Он даже почувствовал это мимическое движение собственных губ. Только одно мгновение он недоумевал, что происходит? Потом понял: все за столом молчали. Взрослые механически действовали вилками, механически пережевывали еду, отрешенно глядя перед собой. Только Катя сосредоточенно смотрела в тарелку, выбирая очередной кусочек картошки. Время от времени она поглядывала по сторонам. Встретившись взглядом с Кириллом, забавно наклонила голову; ее глаза смеялись. Кирилл неловко улыбнулся в ответ: ему было почему-то не по себе.
Борис Борисыч вдруг обратился к Александре Владимировне, заговорив о каком-то механизме, который он наконец починил. Хозяйка отозвалась в том смысле, что да, теперь все хорошо работает, и большое вам, Борис Борисыч, за это спасибо.
Самовар негромко бормотал и посапывал, слегка окуривая всех сизым дымком. Время от времени раздавался негромкий стук вилок о фарфор. Сбоку громко зевнули с прискуливанием; Шарику надоело одиночество, и он приплелся к людям, улегся на травку, помаргивая полусонными глазами.
— Вам налить еще чашечку? — спросила Александра Владимировна; ужин был закончен, и все пили чай с вишневым вареньем. Кирилл, сообразив, что обращаются к нему, молча кивнул. Потом поспешно проговорил:
— С удовольствием, пожалуйста! — и подал свою чашку. Да они здесь все перессорились, вдруг догадался он. Ребенок, конечно, в этом не участвовал. Что ей до взрослых дел? А мама, папа и бабушка в отсутствие Кати вполне интеллигентно поцапались; или зять с тещей, или невестка со свекровью. В любом случае, конфликт захватил все взрослое население этого милого сообщества. Интересно, кому же из них хозяйка приходится мамой?
Найдя причину всеобщей отрешенности, Кирилл успокоился. Он подмигнул Кате и повернулся к хозяйке.
— Александра Владимировна, я стопроцентный городской житель, в садоводстве и огородничестве ничего не понимаю, но вот эти огурчики явно с грядки.
— Да, это первый урожай, — отозвалась хозяйка.
— А мне казалось, огурцы где-то в июле созревают.
— Эти тепличные, — пояснила Александра Владимировна. — Они у меня круглый год растут. И не только они.
— О! Я как-то не обратил внимания, что у вас теплица есть.
— А вы бы ее и не заметили, — хозяйка слегка усмехнулась. — Моя теплица там, — она указала пальцем куда-то в небеса.
Кирилл хотел было уточнить, где это «там», но вдруг услышал, как Борис Борисыч обратился к Анжеле:
— Анжела, извините, пожалуйста. Не могли бы вы передать салфетку?
Так мужья со своими женами не разговаривают. И даже если поругаются. Нет здесь никакой семейной ссоры, а что здесь есть — совершенно непонятно.