Привычка выживать
Шрифт:
– Что ж, - говорит Пит тихо и задумчиво, - я знал, что ты сдашься именно сейчас. – Именно тогда, когда ей, возможно, нужна будет чья-то помощь. Но ей опять будет не на кого рассчитывать. Наверное, она должна была к этому привыкнуть.
– Пошел ты, - отвечает Хеймитч слабым голосом. В его голове взрываются маленькие и большие бомбы, похожие на те, что сожгли заживо маленькую Прим. – Пошел ты, - повторяет, как в безумии, мужчина, голоса призраков отходят на задний план, теперь можно сосредоточиться и на лице капитолийского пересадка. На лице, которое когда-то казалось ему таким добрым и красивым, но это было слишком давно, чтобы оставаться правдой. Он все еще слышит безумный смех не
Пит, вскидывая голову и глядя в потолок, усмехается.
– Она уже доказала всем, что в помощи не нуждается. Когда покончила жизнь самоубийством. Ты подумаешь об этом перед сном?
Хеймитч с трудом контролирует свое тело, и Питу приходится приложить немало усилий, чтобы доставить ментора в ванную комнату. Периодически он позволяет себе комментировать происходящее. Мол, столько лет прошло, а между нами мало что изменилось. Или, хорошо, что тебя в этот раз хоть не стошнило, иначе мне пришлось бы все убирать самостоятельно, здесь ведь нет прислуги. Хеймитч не поддается на провокации, обмякает около бортика ванны и позволяет капитолийскому переродку выйти вон, потому что не нуждается в его дальнейшем присутствии. Он долгое время сидит на полу, рассматривая напор воды и размышляя о том, как умудрился дожить до такого возраста с такими привычками. Еще он думает о том, стоило ли доживать до такого возраста, чтобы беспомощным ребенком с трудом дотягиваться до воды и мочить дрожащие пальцы. Наверное, не стоило. Наверное, было бы лучше, если бы он умер еще на Арене. Но он не умер.
Он до сих пор не умер.
Часа через полтора он трезвеет достаточно, чтобы забраться в душ, хотя и задевает все, стоящее на полках. Становится чуть легче думать, и первое решение, которое удается принять – не пить. Хотя бы день. Опьянение, это, конечно, прекрасно и просто. Но не сейчас. Сейчас вокруг творятся такие жуткие, такие страшные вещи, что в трезвом состоянии должно захватывать дух. Конечно, если ты не капитолийский переродок. Решение второе касается Китнисс. Хеймитч чувствует необходимость узнать, жива ли она после нападения чокнутой Мейсон. Если ответ отрицательный (Хеймитч морщится и сжимает челюсти), навестить ее могилу. Ее и малышки Прим. В конце концов, пришло время закапывать своих призраков в землю, в которой похоронены их тела. Что будет потом, сейчас не важно. Со всеми принятыми решениями он и появляется на кухне.
– Зачем ты это делаешь? – спрашивает Хеймитч, с трудом заставляя себя выпить кофе и лишь мечтая о чем-то более существенном. Пит оборачивается к нему медленно и с выражением явного недоумения на лице, поэтому Эбернети кривит губы: - Раздражаешь меня? Уверен, ты еще помешаешь мне убить Джоанну Мейсон, и моя жизнь превратится в ад.
– Помешаю, - отвечает Пит. – Но твоя жизнь уже давно превратилась в ад. Со мною в аду стало даже весело.
– Капитолийский переродок, - в сердцах выплевывает Эбернети. – Не хочешь уложить меня спать?
Никто из них никогда не скажешь друг другу «спасибо».
…
Энни Креста в сопровождении Эффи Бряк стучится в квартиру двух мужчин ближе к вечеру, когда мужчины устали доводить друг друга до белого каления и разбрелись каждый в свою комнату. Дверь открывает Хеймитч, как есть, небритый, еще с трудом стоящий на ногах и поливающий бранью разбуженного супруга свою застрявшую в ванной комнате жену. При виде двух женщин, одна из которых, ко всему прочему, еще и глубоко беременна, бывший ментор Двенадцатого
Когда дверь в его комнату распахивается без предварительного стука и на пороге оказывается идеально безвкусная Эффи Бряк, он не сдерживается в своем гневе, но Эффи привыкла к его гневу, его пьянству и даже к его трусости. Эффи морщит свой маленький носик и проходит к окну, чтобы открыть одну из створок. Ее каблучки звонко стучат, и сама она кажется чрезмерно жизнерадостной, как в лучшие свои времена до революции. Впрочем, в лучшие свои времена в ее голосе не появлялось столько презрения к Хеймитчу.
– Ты ведешь себя смешно для сорокалетнего мужчины, - говорит капитолийская подстилка с какой-то собранной грустью.
– На моей голове не надет свежий салат, - парирует Хеймитч со злостью.
– Мальчишка, - отзывается Эффи без задора, всего лишь констатируя факт, а не взрываясь праведным гневом, как прежде. – И ты думаешь, что в этом состоянии ты сможешь им чем-то помочь?
– Кому это «им»?
– спрашивает Эбернети, спуская босые ноги на пол. Его сердце бьется теперь на порядок быстрее, и слушает он гораздо внимательнее. Знакомое чувство поселяется в его душе. Кажется, когда-то давно это чувство звалось «надеждой».
– Этим детям, - Эффи не уточняет имена детей, но рукой показывает в сторону коридора, откуда доносится щебет Энни Креста и спокойный голос Пита. – Взрослый мужчина, бывший наставником, но сейчас опустившийся до уровня животного, - она опять оглядывает своего бывшего напарника с презрением, и отворачивается.
– Напомни мне, красотка, скольких таких детей ты лично направила в лапы смерти? – интересуется мужчина в ответ и даже привстает, грозно хмурясь, что на Эффи не производит уже никакого впечатления.
Он вспоминает ее писклявый голос, усиленная громкость которого могла свести кого угодно с ума. Вспоминает ее пальцы с длинными ногтями, всегда выкрашенными в чрезмерно насыщенные цвета, крохотные бумажки, которые она спокойно разворачивала. Она всегда чуть прищуривалась, перед тем, как прочитать написанное на бумажке имя, и смешно крутила головой по сторонам, выискивая названную жертву.
Сейчас она позволяет себе легкую улыбку.
– Соберись, Эбернети, - говорит она непривычно задумчиво. – Они нуждаются в тебе сильнее, чем раньше, и сжимает свои маленькие руки в кулачки.
– Они?! – вспыхивает Хеймитч, не привыкший, чтобы с ним в таком тоне говорила механическая кукла. – Кто – капитолийский переродок?! Или овощ, именуемый «Китнисс Эвердин»?! Мне кажется, что им двоим моя помощь больше не нужна, потому что они стали такими, какими стали, исключительно из-за моей так называемой помощи. Распахни свои глазки, солнышко, ты просишь не того человека.
Страх, подавляемый все это время алкоголем, вновь проявляется, вновь одерживает верх. Она, разукрашенная капитолийская пигалица, предлагает ему не просто взять под свой контроль старые ошибки. Она предлагает приложить все силы для исправления этих самых ошибок. Но люди – это вовсе не текст в сочинении. Для того чтобы сломанные люди перестали быть сломанными, одних сил недостаточно. Нужно что-то больше уверенности и сильнее гнева, чтобы помочь им. Нужно быть самим господом Богом, и вести за собой, лишь зная, куда идешь.