Привычка выживать

alexsik

И разговорам о Китнисс Эвердин здесь больше не находится места.

…

Бити доедает очередное яблоко, сидя в одиночестве на кухне, и бездумно перепрыгивает с камеры на камеру, установленными в этом здании. Его почти не интересует то, что происходит на них, хотя мгновение-другое он медлит, прежде чем убраться с четвертого этажа, и мысленно называет себя последними словами, умудряясь разве что не покраснеть, как краснел бы подростком, видя подобные сцены. Его интересует совсем другое – обхват установленного за всеми ними наблюдения. С настороженностью он понимает, что кухня, которую он так и не удосужился покинуть, не под наблюдением. Он ищет подвох. Он ищет тайные ходы, которых не

может не быть здесь, в этом огромном здании, похожем на огромную стеклянную ловушку, в которую только что запустили весьма забавных зверьков, чтобы сотворить над ними после что-нибудь чудовищное. В глубине тревожащих его мыслей бьется только одна: что-то чудовищное находится вовсе не в здании. Что-то чудовищное в здание запустили вместе с ними. И эта мысль не дает ему не покоя.

Как оказывается, не ему одному.

Энорабия подкрадывается к нему бесшумно.

– Если бы мы были на Арене, я был бы давным-давно мертв, - говорит Бити, сперва восстановив сбившееся дыхание, а потом устав ждать, когда замершая за его спиной женщина объявит-таки о своем нахождении здесь.

– Мы не на Арене, - Энорабия пожимает плечом, и опять садится рядом. – На Арене я никогда бы не взяла себе таких никудышных союзников. Хотя, конечно, еще кто кого выбрал. Ты барби или барби тебя, и как вам вообще в голову пришло вспомнить обо мне, - голос ее полон горечи и усталости. – Ты уверен, что нас не прослушивают здесь?

Бити кивает.

– Я сам проектировал что-то подобное на другом объекте. Специалисты такого профиля у Капитолия, конечно, есть, но им далеко до меня, - он вздыхает, поймав удрученный взгляд своей напарницы, и поясняет. – Эффи подтвердила все мои данные.

– Эффи вообще может ничего не знать, - шипит Энорабия, - как вообще можно полагаться на эту тупую дуру, если ее здесь нет, и она в этом не разбирается. То, что ей верит Плутарх, играет даже против нее, - говорит тихо, но яростно, и остатки ее сдержанности больше не проявляются на озабоченном лице, - он может использовать ее против нас, Вольт, и он будет использовать ее против нас!

Бити качает головой, но не вступает в очередной раз в бесконечный спор, из которого ни один из них не выйдет победителем. Он показывает Энорабии всех, находящихся в здании людей, мельком, не желая задевать чьего-то личного пространства. Каролина сладко спит, завернувшись в сразу три покрывала, Джоанне, напротив, не нужны одеяла, а Пит не спит, очертенело рисуя что-то в одном из своих блокнотов в одной из комнат на выбранном ими этаже.

– Весь обслуживающий персонал прибудет только утром. Они займут весь первый этаж, пустующие этажи будут быстро переоборудованы под комнаты, в которых из нас опять сделают Трибутов, в подвале опять начнут устраивать тренировки, - говорит Бити быстро. – Пока все идет по плану. Кроме того, что пока мы все предоставлены самим себе.

Энорабия коротко смеется, и замахивается кухонным ножом, который не выпускает из рук. Каждый удар ее сопровождается неприятным свистом, острие лезвия задевает столешницу, но не оставляет никаких следов. – Один военный, второй военный, - нараспев считает она. – Мы все здесь под колпаком, Вольт, ты забываешься.

– Они все снаружи, а мы все – внутри.

– Это чертовски хреновое преимущество, черт побери. Это даже не преимущество никакое, - фыркает профессионалка. – Нас созвали сюда, как на Пир созывают к Рогу изобилия. Ты помнишь, чем заканчивается Пир? – она не дожидается ответа. – Меня безумно бесит лишь то, что мы пришли сюда вовсе не за чем-то очень ценным. Мы просто сюда пришли. Подозреваю, что ради нее, - показывает на Китнисс, бездумно расхаживающую по пустым комнатам двенадцатого этажа. – Или ради него, - тычет ножом в ушедшего

в какую-то иную реальность художника, сейчас совсем не кажущегося тем Мелларком, который Враг Номер Один. – И это одинаково плохие расклады, Вольт, потому что обычно эти двое выживают, а все, кто рядом с ними – нет.

В здании оживает лифт, и никто из них, сидящих у монитора, не задается вопросом, почему Хеймитч перепутал кнопку своего этажа с кнопкой этажа, который выбрала себе Китнисс Эвердин.

– Иди спать, - говорит Бити тихо. – Нам не в первой выживать в таких передрягах.

– О, - Энорабия запрокидывает голову и потягивается. – В этот раз я сама на себя не ставила бы. Я бы ставила на нее, - бросает взгляд на Эвердин, сейчас с бездушной яростью стоящей у лифта, двери которого еще не открылись. – Но эта девка всегда славилась тем, что играла против всех и никого не брала в союзники. Теперь среди ее союзников нет даже Мелларка. И это, попомни меня, большая проблема.

Бити выключает экран своего переносного устройства слежения за наблюдателями и думает о том, что этой темнокожей женщине с ослепительной улыбкой пора бы просто научиться говорить людям «спокойной ночи», а не пугать своими страшными пророчествами.

…

Китнисс знала, что ничем хорошим этот день не закончится. Даже если она придет уже к самому его окончанию. Даже если не будет любезна, приветлива или нагрубит всем сразу. Первый день в этом старом новом Тренировочном Центре, на самом верхнем 12 этаже, на который никто не претендовал, конечно же, кроме нее одной. Первый день среди людей, с которыми она была когда-то знакома, но с которыми ни тогда, ни сейчас, не хотела бы иметь ничего общего.

Но это ведь шоу.

Во всем всегда виновато шоу. И в том, что ее жизнь никогда не вернется в спокойное русло, где ее не будут преследовать камеры, стилисты и бывшие менторы.

Она со злостью ждет, когда откроются двери чертового лифта; она считает. Один. Два. Три. Было бы совсем плохо, если бы в лифте был Пит. Или все было бы иначе? Не важно. Пита там нет. Рядом с Питом есть Джоанна, и только это отравляет любую мысль о нем. И о лифтах, как ни странно. Ведь если Джоанна в лифте рядом с Питом, она, должно быть, по старой привычке раздевается догола. Но Джоанны в лифте нет, Китнисс убеждена в этом. И сбившись, начинает считать заново. Один. Два.

Хеймитч смотрит на нее, не мигая, и поспешно выходит до того, как дверцы лифта бесшумно захлопываются. Он сильно сдал за то время, которое они не виделись. Он больше трезв, чем пьян, но Китнисс все равно, с трезвым или с пьяным Хеймитчем ей предстоит сейчас поругаться. Или не поругаться? С таким виноватым лицом не приходят ругаться даже проспиртованные годами пьянства трупы.

– Я рад видеть тебя, Китнисс, - выдавливает мужчина с трудом и неловко мнется. Он хочет ее обнять. Он хочет стиснуть ее в объятиях. Или даже поцеловать ее, как поцеловал бы ее отец, если бы был жив, но он не имеет права. Не отец. Не брат. Не дальний родственник. Не друг семьи. Всего лишь тот, благодаря кому она выжила на Арене в первый раз, и тот, благодаря кому стала Сойкой-Пересмешницей.

– Я все еще жива, - холодно бросает Китнисс. – Я выживаю даже тогда, когда не стараюсь выжить.

Хеймитч ошарашен. Он был готов ко всему – к истерикам, к язвительным улыбкам, даже к побоям, которые бы стоически вытерпел, потому что заслужил почти все, что она могла для него приготовить. Но он не готов к ее холодной сдержанности. К ее спокойному, почти безмятежному взгляду, в котором нет ни нежности, ни ненависти, в котором есть лишь раздражение от того, что ее побеспокоили и вежливое ожидание того, что побеспокоивший ее уберется ко всем чертям в максимально сжатые временные сроки.