Приют ветеранов
Шрифт:
— Лады, — успокоившись, проговорил Урбс. — Хотя постой. Ты нашел у него еще что-нибудь… такое?
— По-твоему, я должен был его на арене обшарить?
— Не на арене. Жилье его ты проверил как следует?
— Я и близко не подходил. Даже не знаю, где обретается…
— Ты что, всерьез? Было ясно сказано: чтобы никаких следов! А там, где он живет, какие-нибудь следки наверняка есть. С выходом на нас. Или хотя бы на машинку. Детали там, мало ли что… Немедленно, пока не спохватились, иди и все обшарь. Живет он, надо полагать, где-нибудь неподалеку от своих скотов. Просмотри все бумаги, может быть, есть какие-то письма — он ведь наверняка с кем-нибудь да связан.
— А если не найду?
— Замети все чисто.
— Это как?
— Купи зажигалку за двадцать пять центов… И чтобы ничего не осталось. Теперь понял?
— Все ясно.
— Сделаешь — доложишь. Перед тем как идти в операционную палату, Урбс вызвал начальника охраны.
— Ты говорил с этим недоделком?
— С пигмеем? Попробовал.
— И что он?
— Не хочет разговаривать. Молчит. Да я вам сразу сказал: бесполезно. Он с нами работать не станет.
— А до него дошло, что в случае чего…
— Он вовсе не дурак. Все понимает.
— Тогда кончай с ним. И подготовь парочку контейнеров — из тех, в которых мы раньше отправляли.
— Попозже. Когда будут отходы, с ними вместе и упрячем. Однако надо будет и его… разделать. Сами займетесь?
— Только этого не хватало… — поморщившись, пробормотал Урбс. Вздохнул. — Ладно. У меня две операции, после них подашь его.
— Слушаюсь. Мы что, по-старому будем работать? Не засветимся?
— Не должны. Иди. Пока все, — сказал Урбс и кивнул.
Ему еще предстояло мыться и переодеться для операции. Конечно, с этими пациентами можно было бы обойтись и без таких тонкостей. Но Урбс привык выполнять правила. В отличие от законов, соблюдать которые не собирался.
Билеты на борт, вылетавший в Карачи, уже начали регистрировать. Ева крепко держала Милова за руку, словно боялась потерять его — на сей раз навсегда. Он обнял ее за плечи, но в этом движении она ощутила какую-то рассеянность, что ли. Ей стало обидно.
— Все по-мужски, да? — сказала она, и в ее голосе Милов почувствовал холодок.
— О чем ты, прекрасная женщина?
— О тебе. Весь пыл твой остался там… в машине. И я тебе уже безразлична.
— Господи, глупости какие! — сказал он и поцеловал ее. Ева мотнула головой:
— Из милости — не надо.
— При чем тут «из милости»… Просто задумался. Прости. Больше не буду.
Она не стала уточнять, чего именно он больше не будет. Знала, что человека в таком возрасте уже не переделаешь: надо или принимать его таким, каков он есть, или отказаться вообще. Может быть, последнее? Она решила подумать об этом позже.
— Все в порядке, — сказала она, — не обращай внимания. Знаешь же, что мне всегда не по себе в такие минуты… Ладно. А твой самолет когда?
— M-м… Еще не знаю.
— Ты же взял билет на моих глазах!
— Right. Но боюсь, что сейчас придется его сдать.
— Ага! Вот почему ты так любезничал с кассиршей…
— Ева, Господи! Что только тебе приходит в голову!..
— Найди более правдоподобное объяснение.
— Этот циркач. Дрессировщик.
— Вероятнее всего, он уже мертв. Да и какое тебе дело? Ты из другой полиции.
— Что-то там было не так. Его разбитый талисман слишком напоминал электронную схему. Сейчас я точно припоминаю: плоские обломки с блестящими точками… Словно расколотая плата.
— Да тебе-то что?
— Откровенно говоря, сам не знаю. Но, если удастся, попытаюсь найти его квартиру. Вероятнее всего, он, как и все подобные артисты, живет в своем трейлере, а в других перевозит носорогов.
— Уже не живет. Жил. И перевозил.
— Ты права, конечно.
— Но, где бы он ни жил, что тебе до него? Не терпится расследовать убийство в стране, где ты не имеешь на это никакого права?
— Нет, убийством пусть занимаются власти, не собираюсь отнимать у них хлеб. Но что-то заставляет меня поинтересоваться…
— Твоя хваленая интуиция?
— Я к ней отношусь достаточно серьезно.
— Знаю. Извини. Все равно мне тебя не переубедить — бесполезно… Не забывай, что мне очень хочется увидеть тебя еще раз, и еще, и еще раз — живым и даже здоровым. А тебе уже не двадцать лет…
— Мне очень много лет, но я еще не разучился работать. Успокойся: лезть на рожон я не собираюсь.
Эти слова он произнес по-русски, и она не очень поняла.
— Куда ты не собираешься лезть?
— Не собираюсь нарываться на неприятности.
— Обещай!
— Я имею в виду — излишние. Послушай, а ведь посадка уже заканчивается. Боюсь, что тебе надо поторопиться.
— Поцелуй меня.
Милов не заставил ее повторять.
Он подождал еще — до той поры, когда далеко за громадными стеклами второго этажа пронесся 737-й и уже на пределе видимости круто пошел вверх по невидимому склону; небесный скалолаз. Лишь убедившись, что взлет прошел благополучно, Милов покинул аэропорт, на стоянке расплатился и сел в машину, свернул к городу, метров через пятьсот съехал в дозволенном месте на обочину и вылез. Он обошел джип кругом, словно оглядывая, можно ли в таком виде въезжать в город, на самом же деле Милов следил, не остановится ли случайно еще кто-нибудь в поле его зрения, спереди или сзади — все равно. Не заметил. Снова уселся, включил контроль. Было чисто; за время стоянки никто не подсунул «жучка». Позади солнце зацепилось за горизонт; еще несколько минут — и упадет тропическая темнота. Он врубил скорость и поехал, предварительно установив на компьютере цель: все тот же цирк, представление в котором сегодня завершилось так необычно.
Он вел машину спокойно, но по мере приближения к цели им все больше овладевал рабочий настрой, иными словами — готовность сталкиваться с неожиданностями и «укрощать» проблемы. В последний раз он пережил такое состояние совсем недавно — во время бегства из Приюта Ветеранов. Именно там начались странности — и продолжаются до сих пор, понемногу увеличиваясь в счете.
Цирковой караван располагался, как оказалось, совсем недалеко от шатра — на обширной забетонированной площадке, обнесенной высоким и прочным бетонным забором, да еще с проволокой наверху. Ничего удивительного в этом не было: шапито был предназначен лишь для представлений, в нем не было конюшен, зверинца и других помещений, необходимых при работе с животными. Не так уж редко среди них появлялись серьезные хищники, и забор нужен был не для того, чтобы предотвратить похищения, а наоборот — обезопасить людей от какого-нибудь хищного беглеца. Не смог бы тог преодолеть и крепкие, массивные ворота.