Призрак Проститутки
Шрифт:
Этот абзац вызвал у меня удручающие мысли. Киттредж уверяла, что хочет понять, как действуют реальные потайные механизмы бытия, а я конструировал для нее некий сюрреалистический агрегат. На память пришла цитата из книги с позабытым названием: «В моменты наибольшего сближения нас отвращает друг от друга ложь, и мы бредем на ощупь к осознанию ошибочности наших прежних схем».
Я разволновался. Пришлось напомнить себе, что она тоже не профан в подобного рода играх, подчас достаточно малосимпатичных. Я послал ей коротенькую записку:
19 апреля 1962 года
Киттредж.
Прошло уже несколько месяцев. Что же вы все-таки хотели рассказать мне про Модену? Полуроманы лучше всего умирают, если их предать земле.
21 апреля 1962 года .
Гарри, дорогой мой!
Примите десять тысяч извинений. Просто не было времени написать так подробно, как того заслуживает предмет. У меня лежат целых тридцать страниц расшифровки, с которыми вы незнакомы, поэтому я борюсь с соблазном послать вам все как есть, но помню, что обещала выжимку, и обещание сдержу. Повремените немного.
Пожалуйста, держите меня в курсе ИКРЫ. Не могу до конца поверить вашему последнему письму. Неудивительно, что Толстяк оброс легендами. А Хью! Какое счастье для общества, что он не стал главным преступником.
23 апреля 1962 года
Киттредж, пишу это в жуткой спешке.
Три дня назад я слетал в Вашингтон, получил в Технической службе снотворное, которое будет использовано в ИКРЕ, и уже к вечеру вернулся обратно. На следующий день мы с Харви встретились в коктейль-холле Майамского аэропорта с италоамериканцем, представляющим никарагуанскую сторону. Этот тип, известный у нас под именем Джонни Рэлстон, был в превосходном шелковом костюме с серебряным отливом в тон волосам, туфлях из крокодиловой кожи и с массивными золотыми часами на руке. Харви, как обычно, был в черном костюме с пятнами пота под мышками — там, где кобура, — и в белой рубашке, которая пузырилась из-за второго пистолета, который он носит под ремнем. А я — в цветастой рубашке навыпуск — чувствовал себя просто нелепо. Харви пил, как обычно, двойной мартини, Рэлстон потягивал «Столичную» со льдом, и четыре капсулы благополучно переместились из моего кармана в карман Рэлстона.
Покончив с напитками, мы направились на автостоянку аэропорта, где Харви показал Рэлстону фургон. Я самолично арендовал в шесть утра эту фуру и помог загрузить ее винтовками чешского производства, восточногерманскими пистолетами, различной взрывчаткой, детонаторами, рациями плюс превосходным локатором со склада в ДжиМ/ВОЛНЕ — всего примерно на пять тысяч долларов. Харви незаметно передал Рэлстону ключи от машины, и мы разъехались в разные стороны. Я в очередной раз убедился, что даже самые «чистые» трансферты подобного рода вызывают у Харви холодный пот.
А ближе к вечеру Харви пережил потрясение другого рода. Бобби Кеннеди заехал часа на два осмотреть ДжиМ/ВОЛНУ, и Харви повел его на экскурсию по залам и кабинетам «Зенита». Нет смысла повторять, что они друг друга терпеть не могут. Когда они зашли к шифровальщикам, Кеннеди оторвался от Харви и стал просматривать свежие ленты с декодеров. Одно из сообщений особенно заинтересовало его — по-видимому, информация, которую он мог использовать, чтобы высечь на очередном заседании Особую усиленную группу, — короче, он оторвал кусок ленты и направился к выходу.
Харви рванул за ним вдогонку.
«Эй, мистер! — заорал он. — Погодите! Куда это вы направились с этой бумагой?»
Кеннеди замер как вкопанный, и Харви чуть было не налетел на него. Наконец-то подвернулась возможность отплатить Бобби за бесконечные выволочки на совещаниях ОУГ.
«Генеральный прокурор! — взревел дождавшийся своего часа Харви. — А вам известно, сколько служебных пометок и оперативных кодов содержит это сообщение? Я не могу выпустить вас из помещения с этой бумагой!»
С этими словами он одной рукой схватил злосчастную шифровку, а другой разжал Бобби пальцы. Ума не приложу, чем вся эта история может закончиться.
Ваш
Г.
25 апреля 1962 года
Дорогой мой Г.
Примерно месяц назад мы с Хью были приглашены поужинать в Белый дом, а перед самым нашим уходом Джек отвел меня минут на десять в сторонку и под большим секретом поведал, что накануне, за обедом, имел чрезвычайно любопытную беседу с Эдгаром Гувером. Не знаю, почему именно меня он выбрал в наперсницы, — вероятно, его привлек мой целомудренный облик! Но мы-то с вами знаем, какой Джек сделал неудачный выбор! Так уж я устроена — секреты во мне, подобно опухолям, надолго не задерживаются. Я собралась было поделиться этой новостью с Хью, но, немного помучившись, не стала.
Теперь вот мне вздумалось поведать об этом вам. Меня жжет этот секрет, вызывая лихорадку. Я почти не сомневаюсь, что Гувер рассказал Джеку о Сэмми Дж. и Модене. Те расшифровки, которых вы еще не видели, могли дать Гуверу повод для разговора.
Вы, конечно же, понимаете, что Модена, независимо от того, какую обиду она пережила прошлым летом, когда Джек, по сути дела, обвинил ее в болтливости, очень обрадовалась, получив в конце августа новое приглашение в Белый дом, — она была счастлива, судя по разговору с Вилли. По словам Модены, Джек признался ей в любви. Это не слишком правдоподобно. Полли Гэлен Смит говорила мне по секрету, как об одном из достоинств Джека, что он никогда не путает секс и любовь. Он как-то сказал Полли, что женщина с самого начала должна понимать, идет ли речь о любви или нет. Тем не менее Джек необъяснимым образом действительно привязан к Модене — возможно, она соответствует его нереализованным потребностям: с ней он беззаботный повеса Омега, влюбленный в солнце, море и веселое времяпрепровождение, предпочитающий вихрем мчаться по склону на лыжах или податься в палубные матросы на яхте в Ньюпорте, а вместо этого он должен, застегнувшись на все пуговицы, тянуть лямку президентствующей Альфы.
Однако после одной-двух суббот потепления — «бабьего лета» их романа — в отношениях Джека и Модены наступает холодная осень. Его снова начинает беспокоить спина.
Впечатление, безусловно, такое, что, как любовники, они уже миновали апогей. Теперь, как Модена признается Вилли, «он хочет, чтобы в постели все делала я одна».
«Ты ведь уже говорила мне, — вспоминает Вилли, — что он обычно валится с ног от усталости».
«Верно, — подтверждает Модена, — только теперь ему нравится разыгрывать безмерную усталость».
Это самая мерзкая фраза, какую когда-либо произносила Модена по поводу взаимоотношений с Джеком, но вот, в конце ноября, она высказывается еще определеннее: «При мысли, что позвонят из Белого дома, меня в дрожь бросает. Я люблю Джека, но встречаться с ним там мне не слишком приятно».
Гарри, я понимаю, что она имеет в виду. В Белом доме, хоть он и является историко-патриотическим символом, действительно царит гнетущая, строго размеренная атмосфера зала суда. Мне кажется, это оттого, что старый особняк пережил на своем долгом веку бесконечную цепь тяжких компромиссов и оказался невольным свидетелем ничтожества слишком многих могущественных политических деятелей. Я, возможно, несколько утрирую негативные аспекты, но ведь и Полли Гэлен, которой тоже случалось бегать туда на свидания, высказала предположение, что Белый дом дурно влияет на Джека. Она как-то сказала, что, «по всей видимости, Белый дом, как вампир, высасывает из жильца аппетиты».