Профессия: театральный критик
Шрифт:
У Вилара ведущим было чувство гражданской ответственности перед публикой. Они в большинстве своем таким чувством не обладают. Разумеется, и здесь есть исключения — Ги Реторе, например, многолетний руководитель Театра Восточного Парижа, или Пьер Дебош, директор Дома культуры в Ренне. Можно назвать и других, но их не так много. Большинство режиссеров сегодня придерживаются иной ориентации. Когда начиналась борьба за народный театр, за децентрализацию драматического искусства, ее "застрельщики" прилагали героические усилия, чтобы завоевать публику, привить интерес к искусству театра тем, кто в нем никогда не был. Тогда не стеснялись устанавливать контакты с предприятиями, комитетами антрепризы, ходить в лицеи и школы. И зритель тогда был особенный— одушевленный коллективным интересом к творческой деятельности
Сейчас со всем этим покончено. Пожалуй, сохраняется еще некоторый, но ограниченный интерес театров к молодежи, к школьникам, но с предприятиями и заводами покончено. Потому-то и рабочие мало интересуются искусством театра и изменился характер публики, теперь отправляющейся в театр небольшими группами, семьями, а еще чаще — парами.
Сегодняшнее поколение молодых режиссеров немногим обязано Вилару и в художественном плане. И вовсе не потому, что Жан-Пьер Венсан, Патрис Шеро или Ариана Мнушкина не видели его лучших спектаклей, чего, кстати, нельзя сказать, например, о Роже Планшоне, который прекрасно знает творчество Вилара. Дело в том, что у них нет той силы и строгости, которыми обладало его искусство. Если Вилар основное свое внимание уделял интерпретации текста, то они более всего заботятся о красоте спектакля, его выразительности и эффектности. Эстетика Вилара далека от художественных исканий сегодняшнего французского театра, мастера которого пользуются драматургическим текстом для того только, чтобы оттенить собственную виртуозность.
Однако понятие "ответственность" вовсе не исчезло из практики мастеров сцены. Ариана Мнушкина работает совершенно иначе, нежели Вилар, однако, как и он, ощущает чувство моральной ответственности перед своей труппой, перед своими зрителями. Очень любопытно, что именно в работе Театра Солнца, руководимого Мнушкиной, ярко проявилась совершенно новая черта, еще недавно не свойственная нашему театру. Над спектаклем "Ужасная, но неоконченная история принца Камбоджи Нородома Сианука" по пьесе Эллен Ксиу Мнушкина работала чуть ли не десять месяцев. До этого она столь же тщательно осуществляла цикл шекспировских спектаклей. Не означает ли это, что меняется отношение современной режиссуры, во-первых, к тексту пьесы и, во-вторых, к современной драматургии? Здесь необходимы некоторые пояснения.
Начало 50-х годов дало очень сильных драматургов— Ионеско, Беккета, Жене, Адамова, Вотье, Одиберти и других. Как ни сложно обстояло дело с современной драматургией в то время, авторитет этих авторов был высок. Но со временем положение изменилось. В 70-е годы, а точнее после 1968 года, в театр, можно сказать, ворвалась плеяда блестящих режиссеров, которые "взяли власть" в свои руки. Это им облегчил кризис драматической литературы. Режиссеры предпочитали классику современным пьесам. Они, что называется, "сдували с нее пыль", ставили Корнеля в современных костюмах, проделывали всяческие эксперименты и более рискованного характера. Современные драматурги редко познавали сладость удачной сценической реализации, чувствовали себя притесненными, говорили, что режиссура их "раздавливает". Ивотв самое последнее время наметились существенные перемены в этих отношениях. Не они ли — новая драматургия, идущая рука об руку с поисками современной режиссуры,— помогут в конце концов театральному искусству Франции найти выход из кризиса? Не об этом ли говорило, например, творческое содружество талантливого Патриса Шеро и молодого, безвременно ушедшего из жизни драматурга Бернара-Мари Кольте-са, давшее не один интереснейший спектакль в Театре дез Амандье?
Главное — не останавливаться на месте, искать, все время уточняя свои позиции по отношению к театральному искусству, по отношению к зрителю, по отношению к реальной жизни, в конце концов...
Жан-Луи Мартен-Барбас:
То, что я собираюсь сказать, сегодня совершенно немодно. Но меня побуждает к этому сознание чувства ответственности — не преходящей и одномоментной, но длительной и постоянной, — которая ложится сегодня на художника-творца.
Я работаю на Севере Франции, далеко от столицы и других крупных городов, в районе, где нет ни интеллектуальной публики, интересующейся экспериментальным театром,
Борьба, которую мы пытаемся вести, напоминает мне борьбу за сохранение растительности, которую надо культивировать, подрезать, поливать, холить и лелеять до тех пор, пока ее судьба не перестанет внушать опасения. Ситуацию в театре решает та публика, которая в него ходит, и если о ней не заботиться — театр погибнет. Но для того чтобы завоевать публику, театр, очевидно, должен изменить свой "курс", обрести "смысл". Что я имею в виду?
Театр — это не только интеллектуальная игра, не только эстетика и не просто часть культуры. Он способен живо заинтересовать зрителей своим искусством, если оно приобретает политический или моральный смысл, философское или гражданское значение, если оно помогает понять, какие нравственные ценности стоит защищать, какое место человек занимает в обществе, в котором живет, если оно отвечает на вопросы, волнующие сегодня людей.
Я думаю, что театр должен возродить чувство святости своего искусства, в противном случае его смерть неминуема. Сейчас театр сплошь и рядом забывает о двух весьма важных вещах: о том, что сценическое творчество — искусство коллективное, а не индивидуальное, что оно является результатом многих творческих усилий, и о том, что это тот род искусства, которое совершается "здесь и сейчас", и, будучи предназначено для многих, должно быть ими понято, услышано, пережито.
Сегодня я подчас испытываю чувство отчаяния, но не хочу жить только чувством прошлого, ностальгией по вещам — прекрасным вещам! — которые сегодня трудно или почти невозможно осуществить. Да, наш театр пережил великолепный период своей истории в 50—60-е годы, эпоху Жана Вилара, эпоху Бертольта Брехта. Тогда казалось, что театр может стать своего рода "мотором" надежды и новой морали, помочь людям изменить мир и самих себя. Потом случилось так, что одни пресытились, другие утомились, третьи потеряли доверие друг к другу, и все вместе — веру в духовность театрального искусства. Парадокс сегодняшней ситуации состоит в том, что сегодня, как никогда, в театр трудно верить. И в то же самое время, как никогда прежде, верить в него необходимо...
(Богатые тоже плачут // Театр. 1992. №8).
Выстраивая контекст: о книге А. Арто "Театр и его двойник" и "Антологии французского сюрреализма. 20-е годы"
Апрель 1995 г.
Книга Арто впервые была опубликована в издательстве "Галлимар" еще в 1938 году (и включала в себя немало статей, написанных значительно раньше). Работы сюрреалистов (манифесты, стихи, эссе, пьесы) датированы 1920—1930 годами. Стало быть, нам пришлось дожидаться более полувека...
Что за странная судьба— все узнавать последними! Наша отъеди-ненность от мирового театрального процесса подтверждается сегодня конкретными примерами. Той неразборчивой жадностью, с какой мастера нашей сцены буквально набросились на пьесы драматургов-"абсур-дистов", с которыми они познакомились с опозданием в четыре десятилетия. Тем зачастую дилетантским увлечением всевозможными "игровыми театральными моделями", не подтвержденным зрелой театральной культурой и эстетической разборчивостью. С. Исаев, составитель и автор послесловия, подобрал точные, на наш взгляд, слова для определения отношений, которые сложились у нашего театра с театром "абсурда" в связи с его "запоздалым открытием". Мы "обживали невидаль", мы "рисковали опоздать вновь". Опоздать в который-то раз и в принципиально изменившихся общественно-культурных обстоятельствах! Ведь "опоздать — значит вовремя не опознать накатившееся будущее"...