Произведения, 1856—1859

Толстой Лев Николаевич

— О, Вильгельмъ Тель! Божественный Россини! — съ энтузіазмомъ воскликнулъ Албертъ.

— Вы любите Россини?

— О, Россини! одинъ живущій теперь геній! — закричалъ онъ, размахивая руками.

— Вы Беріо слыхали когда-нибудь? — продолжалъ какъ ученика допрашивать его Аленинъ.

— Я учился и жилъ у него 3 года. Это царь искуства.

— А N. N. знаете? — спросилъ Аленинъ, назвавъ скрыпача средней руки: — какъ вы его находите?

— Большой, большой артистъ и челов къ прекрасный.

— А вы в рно знаете нашу 1-ю скрипку, — онъ назвалъ того самаго музыканта, который на музыкальномъ вечер разсказывалъ Делесову исторію Алберта.

— Какже

не знать, отличный талантъ, чистая н жная игра, мы часто прежде играли вм ст . О, много, много есть большихъ талантовъ. У вс хъ есть прекрасное. Другіе не отдаютъ справедливости; какже это можно, каждый что-нибудь да новое положилъ въ свое искуство.

— Отчего, — продолжалъ Аленинъ, — у васъ такой славный талантъ, какъ говорятъ, а вы нигд не служите?

Албертъ испуганно оглянулся на всю публику, смотр вшую на него въ это время.

— Я — я... не могу, — забормоталъ онъ и вдругъ, какъ будто оживши, сд лалъ усиліе над собой и привсталъ, ухватившись об ими руками за притолку. — Давайте музицировать, — сказалъ онъ и свойственнымъ ему пошлымъ костлявымъ движеніемъ руки откинувъ волосы, отошелъ на другой уголъ комнаты, гд была скрипка.

— Не хотите ли по сть прежде? — спросилъ Делесовъ.

— Н тъ, н тъ, прежде играть, играть, — восторженно говорить Албертъ, — только выпить бы чего-нибудь.

— Я по одному тому, какъ онъ берется за скрипку, вижу, что это не большой артистъ, — сказалъ Аленинъ.

— Ужъ этаго я не знаю, — сказалъ сынъ министра, — только что онъ вонючъ и грязенъ, это положительно.

— Какъ онъ слабъ, насилу держится, — сказалъ кто-то.

— Можно ли упасть до такой степени, — сказалъ Французъ, отходя отъ фортепьяно, къ которому съ скрыпкой подошелъ Албертъ.

— Давайте! кто будетъ акомпанировать? — спросилъ Албертъ.

Несмотря на то, что Пишо видимо не хот лъ играть вм ст съ Албертомъ и т мъ становиться съ нимъ на одну доску, хозяинъ дома и гости упросили его с сть зa фортепьяно. Французъ неохотно исполнилъ ихъ просьбу.

— Carnaval de Venise, ⁴⁷ хотите? — сказалъ Албертъ, размахивая скрыпкой. La majeur. ⁴⁸

— Ну кончено! — сказалъ Аленинъ. — Carnaval de Venise, эту пошлость, значитъ, что дрянь. Да и играетъ плохо, — прибавилъ онъ, послушавъ внимательно н сколько времени.

— В дь онъ способенъ по пустякамъ восторгаться; я его давно знаю, — зам тилъ сынъ министра, подмигивая на Делесова.

Делесову самому начинало казаться, что точно не было ничего хорошаго въ игр Алберта. — Пишо между т мъ, акомпанируя, оглядывался на Делесова и подмигивалъ съ видомъ ироническаго одобренія. Только художникъ, жадно вглядывавшійся въ все бол е и бол е оживляющееся лицо Алберта, и Захаръ, высовывавшій изъ-за двери свое добродушное лицо, были довольны игрой Алберта. Пишо, хотя невольно вытягивался, смотря на скрипача, закатывалъ глаза и улыбался, находилъ время оглядываться на хозяина съ шутливымъ одобреніемъ. Остальные гости подъ вліяніемъ Аленина, начавшаго слушать съ предуб жденіемъ, оставались строги и холодны. Совершенно лишенный эстетическаго чувства сынъ министра покачивалъ головой съ выраженiемъ, говорившимъ: не то, не то, и иронически поглядывал на Делесова.

Однако Албертъ былъ недоволенъ своей игрой.

— Н тъ, я не могу нынче играть, — сказалъ онъ, кладя скрипку.

Делесовъ повелъ его въ другую комнату и предложил по сть.

— Я голоденъ, — сказалъ Албертъ, — отъ этаго не могу играть. Можно этаго съ сть? — спрашивалъ

онъ съ д тскимъ выраженіемъ указывая то на то, то на другое блюдо, и, получая позволенье, съ жадностью лъ то то, то другое. Пишо въ это время, сидя за фортепьяно, игралъ одну изъ мазурокъ Chopin.

— Ахъ, прелестно! прелестно! — закричалъ Албертъ и, не проглотивъ куска, поб жалъ слушать. — Прелестно, прелестно! — твердилъ онъ, улыбаясь, встряхивая волосами и подпрыгивая. Онъ взялъ скрипку и сталъ акомпанировать. —

Аленинъ между т мъ подозвалъ къ себ Делесова. —

— Ну, батюшка, хорошъ вашъ геній. Этакихъ геніевъ какъ собакъ. Гадкій фарсёръ, ни знанія, ни таланта, ничего!

— Да я сейчасъ зам тилъ, что онъ шутъ, — сказалъ сынъ министра.

Делесову было сов стно; но онъ не могъ не согласиться съ такимъ авторитетомъ, какъ Аленинъ.

— Ну, все таки талантъ? — сказалъ онъ.

— Никакого! Еще можетъ быть, что онъ бы могъ играть путно 2-ю скрипку въ квартетахъ, ежели бы былъ порядочный челов къ и занимался бы; а теперь онъ и этаго не можетъ. В дь я не мало возился съ артистами. Ихъ есть ц лая порода, нечесанныхъ, какъ я называю. Эти господа воображаютъ, что надо не бриться, не мыться, не чесаться и не учиться, чтобы быть артистами. И еще быть подленькими, — прибавилъ онъ.

Вс засм ялись. —

Делесову было сов стно, но онъ признавалъ совершенно свою ошибку.

— А онъ меня совс мъ надулъ, — сказалъ онъ. — Правда, правда ваша.

Пишо въ это время, совершенно забывъ свою гордость моднаго пьяниста, принесъ на фортепьяно бутылку вина и вдвоемъ съ Албертомъ пилъ, говорилъ и игралъ, не обращая никакого вниманія. Художникъ блестящими глазами, не отрываясь, смотр лъ на Алберта и восхищался.

11.

— И страшно, и больно смотр ть на него, — сказалъ онъ, подходя къ групп , въ которой говорилъ Аленинъ. —

— А ты все считаешь его за генія, — сказалъ Делесовъ, — спроси-ка у Михаилъ Андр ича.

Художникъ злобно вопросительно посмотр лъ на Аленина.

— Чтожъ, у каждаго можетъ быть свое мн ніе, — отв чалъ Аленинъ, — мое мн ніе, и мн ніе основанное на маленькой опытности, сл дующее: такихъ господъ надо въ исправительные дома сажать, или заставлять улицы мести, а не восхищаться ими. —

— Отчего жъ вы такъ на него изволите гн ваться? — язвительно спросилъ художникъ.

— А отъ того, что эти-то господа язва для серьезнаго искуства. —

Художникъ вдругъ разгорячился.

— Вы говорите: язва, — заговорилъ онъ, — да вы понимаете ли, что онъ такое?

— Я вижу, что есть, а не то, что бы вамъ, можетъ быть, хот лось вид ть.

— Да, это спившійся, негодный, грязный н мецъ, неправда-ли? — отв чалъ художникъ, указывая въ дверь на Алберта, который въ это время, дрожа вс мъ т ломъ и тая отъ наслажденія, игралъ какой-то мотивъ. — Н тъ. Это не пьяный н мецъ, а это падшій геній стоитъ передъ вами, падшій не за себя, а за насъ, за ⁴⁹ самое дорогое для челов чества д ло, за поэзію! Это челов къ, сгор вшій отъ того священнаго огня, которому мы вс служимъ, который мы любимъ больше всего на св т . Огонь счастія поэзіи! Онъ жжетъ другихъ, этотъ огонь, такъ трудно тому, кто носитъ его въ себ , не сгор ть самому. И онъ сгор лъ весь; потому что огня въ немъ было много и что служилъ онъ ему честно. Мы не сгоримъ, не бось. Намъ и Богомъ не дано этаго огня, да и заглушаемъ мы всякой житейской мерзостью, корыстью, себялюбіемъ ту крошечную искру, которая и была въ насъ.