Проклятие рода
Шрифт:
– А знаешь, он наказывает тех, кто заповеди не соблюдает!
– Верно, чадушко. А какие заповеди тебе ведомы?
– Не воруй! Кто ворует, тот плохой, и его Боженька не любит! Вон мой дядя вором был, оттого его в темницу посадили, а он умер там. И князя Ивана тоже в темницу надо!
Владыка оглянулся – не подслушивает ли кто, спросил тихо:
– Отчего ж князя Ивана вором кличешь?
– А зачем он отцовскую спальню занял? По какому праву? Вот вырасту… - и кулачком потряс.
– Аль обижает тебя князь?
– Нет! – Мотнул головой кудрявой. – Игрушки носит, токмо не нужны они мне. Выбрасываю или ломаю. – Княжич замолчал, сосредоточенно, с прищуром, в сторону уставился. Иоанн вспомнил, ночью проснулся как-то, посмотрел в полутьму, колеблющуюся огарками свечей, няньки на лавках похрапывали. Испугался чего-то, о матери подумал, кто ж защитит от страхов детских, выскользнул ящеркой из-под пухового одеяла и, зябко перебирая ногами по холодным каменным плитам, к ней направился. К двери опочивальни пробрался неслышно, прислушался к странным звукам оттуда доносившимся. Будто стоны материнские раздавались. Приоткрыл тихонечко дверь, даже не скрипнула, внутрь вошел и остобенел.
На кровати, материнские ноги бесстыже в стороны раскинуты, а между ними другие, поросшие черным густым волосом. Мать стонала тяжко, с придыханием, что-то негромко вскрикивала. Мальчик не понимал, что происходит, но в нем вдруг сразу возникло желание заступиться за мамку, мол обижают ее, но странно, он не спешил последовать инстинкту взрослеющего детеныша, который может броситься на защиту матери, что-то неведомое доселе, постыдное и греховное, но сладкое, как запретный плод, удерживало на месте и заставляло смотреть во все глаза на происходящее.
Наконец, мать изогнулась вся под мужским телом и испустила громкий протяжный крик, заставивший Иоанна встрепенуться и забыв о любопытстве броситься к ней на помощь:
– Мама! Мама! Отстань от нее! Слезь! Отойди! – пихал он слабыми ручонками волосатое мужское тело, душившее его мать своей тяжестью. Овчина, а это был он, непонимающе и с изумлением смотрел на невесть откуда взявшегося княжича. Елена пришла в себя моментально, спихнула любовника в сторону, прикрывая собой, на мгновение показавшись Иоанну полностью обнаженной, и цепкий детский взгляд тут же выхватил и запечатлел торчащие груди с крупными сосками, живот, что-то темнеющее внизу. Мальчик снова испытал чувство постыдной сладости увиденного, но мать уже прикрылась одеялом и протянула к нему оставшиеся обнаженными руки:
– Сыночек, Иванушка, - ее голос звучал хрипло, с придыханием. – Что случилось? Почему ты здесь?
Сын заметил крупные капли пота, выступившего на материном лбу и мелким бисером покрывавшие чуть видный пушок над верхней губой. За ее спиной по-прежнему безмолвно маячила всклокоченная голова – борода набок – Овчины-Телепнева.
– А он что тут делает? – Мальчик не нашел лучшего, чем грубо ответить вопросом на вопрос, одновременно бросаясь в объятья матери. От Елены исходил какой-то странный запах, в котором ощущалось что-то родное, но к нему примешивался и другой, забивавший привычный материнский, острый, щекочущий ноздри и вызывающий непонятное возбуждение и томление в чреслах.
Впервые, Иоанн видел в Елене не мать – Божество сошедшее с иконы Пресвятой Богородицы, о которой иначе, как о заступнице небесной и не помышлялось, а как на женщину, до селе ему не знакомую, но волнующую. Возникло желание схватить ее за грудь, но не для того, чтобы получить столь желанное в детстве молоко из чувства младенческого голода, а просто, чтобы мять и тискать эти упругий белый шар, который увенчивал коричневый отросток соска. До этого дня он не видел ни разу обнаженное женское тело. Его мыли няньки в бане, но никогда при этом не оголялись, несмотря на жару. Хотя он обращал внимание на то, что у одних из них очень выпирало из-под рубахи, у других мало. Иногда его взгляд проникал в вырез, когда кто-нибудь наклонялся над ним, чтобы полить на голову и рубаха отвисала, он видел женские груди, соски, но они напоминали ему о вкуснейшем молоке.
– Иди, иди спать.
Встала, закутавшись полностью в одеяло и выпростав лишь одну руку, чтоб можно было обнять, проводила до двери, выкрикнула нянек, стояла с ним на холодном полу, обнимала, целовала, что-то шептала успокаивающее. Кто-то прибежал, заохал, принял мальчика от княгини, увел с собой. Овчина лежал раскинувшись на кровати и смотрел задумчиво в потолок. Озябшая Елена вернулась, прижалась к нему, стараясь согреться поскорее:
– Надо бы его к мужской руке приставлять. Хватит промеж баб одних ему прохлаждаться! Интерес-то неподдельный в глазенках был. – Усмехнулся Овчина.
– Замолчи, Иван! Грех-то какой! О чем ты?
– Да о том самом! Видать мальчонка баб любить будет сильно… _ Захохотал громко, так, что Елена рукой ему рот закрыла.
Княжич долго потом лежал без сна. Вспоминал. Злился. Вот и сейчас насупился. Архиепископ все понял и в сторону уводить начал, от мыслей тяжелых отвлекая:
– А еще какие заповеди помнишь, чадушко?
Мальчик встрепенулся, попытался вспомнить, но быстро, по-детски, ушел от вопроса, задав встречный:
– А почему Царство Божие с мукой сравнивают?
– С мукой? – Переспросил, усмехнувшись владыка, в душе радуясь, что о князе Овчине-Телепневе более не вспоминает княжич. – От того, что все мы зерна, по земле разбросанные. Где-то больше нас, в Москве иль в Новгороде, где-то меньше, по лесам и полям живем. Мелют нас страдания, в муку превращают, на прах похожую. Дунул ветер, и нет ничего. А собрать ту муку, разделить на три меры, закваски добавить, тесто намешать, да хлеба испечь. Вот и Боженька наш собрал прах сей в горстку, дунул Святым Духом на нее, да и создал человека, себе по образу подобного. Так Спаситель объяснял людям через притчу о хлебах. Закваска – Дух Святой чрез Крещение вдыхаемый. Душа человечья из чего состоит? Из разума, сердца и воли, оттого про три меры муки и говорил Христос наш.
– А я тоже зернышко?
– Тоже, чадушко. Только не простое, а горчичное. Пока ты меньше всех, но пройдет время и вырастет твое зернышко, широко ветви раскинет, над всей землей русской поднимется, всех обозришь, ветвями укроешь и до самого неба, до Господа нашего дотянешься, соединишь чрез себя весь народ наш русский с самим Богом.
– А с ворами, как поступать?
– Еще одну притчу рассказал наш Спаситель. Есть зерна, а есть плевелы, сорняки вредные. Но пока малы они, не отличить от семени доброго. Коли рвать, то ошибиться можно. Так и воровство должно быть явным.