Проклятие рода
Шрифт:
– Господи, накажи их! Господи, накажи! Господи, накажи!
Пробирается мимо похрапывающего Челяднина, быстро раздевается, юрко проскальзывает в постель, укрывается теплым одеялом. Дело сделано, можно спать. Никакой истомы в теле подавно нет, и душа покойна. Мальчик поворачивается на бок и мгновенно засыпает.
Красовался на всю Москву дом боярина Ивана Юрьевича Захарьина. Снизу каменный, иноземными мастерами сложенный, длиной с иную улицу московскую, сверху терем деревянный, будто не топорами, а кистями выписан, кровля железная, на солнце жаром горит. Крыльцо широкое, столбы витые, ступени по обе стороны сбегают, словно двор обнять хотят. В окно выглянешь, в одну сторону посмотришь – рукой подать до площади Красной, в другую – все Замоскворечье раскинулось от Симонова монастыря и дальше, растворяясь в излучинах речных, лугах, полях, лесах до самого неба.
Хозяин, делами своими отдав дань Отечеству и заслужив сан боярский, отошел ныне от них, вконец изможденный. Хворал только сильно, очень нездоровилось Захарьину. Постель, на которой возлежал боярин, смертным одром уже ему представлялась, где лишь думы о приготовлении к вечности одолевают. Если б не помер великий князь московский, если б не смуты да измены боярские, с его родней, как на грех связанные, нерешительность правительницы, матери малолетнего княжича, их порождавшая, излишняя гневливость бабья, любимца своего Оболенского выгораживавшая, (в этом уверен был Захарьин), мог бы и дальше нести крест свой боярин. Ан понял, что на покой удаляться пора, но скука от безделья вынужденного хуже болезни привязалась, в нее саму переродилась. Хворь душевная привлекла хвори телесные, все одно к одному – помирать пришла пора. Редко посылала Глинская к нему за советом, с годами и вовсе почти позабыла, а тут колокола зазвонили, дворня разузнала, принесла весть тяжелую – не стало и правительницы более. За мужем в Царствие небесное отправилась, оставив двух младенцев заместо себя. Ныне Шуйские в Кремле заправляют. Этим он, Захарьин, точно не нужен.
Чуть слышно дверь скрипнула. Хозяин даже не повернул головы.
– Дворецкий Тверской пожаловал. – Верный холоп произнес чуть слышно.
– Проси! – ответил боярин, почти не разжимая губ, но внутри оживился, затеплился огонек.
За холопом сразу гость вошел, посох у двери поставил, сотворил три крестных знамени иконам, хозяину поклонился, здравия пожелал. Захарьин легко повернулся на бок, словно про болезнь забыл, или она о нем, ласково ответил, место почетное указал. Постарел Поджогин, стремительность прежняя исчезла, глаз кошачий замутился, блеск свой зеленый утратил. Сел неторопливо, вздохнул тяжело.
– С чем пожаловал? – Усмехнулся Захарьин. – По виду твоему мало радостей на Москве.
– Да нутром чую, что с твоей ставленницей без Шуйских не обошлось. – Хмуро ответил Шигона.
– Отравили? – Прищурил глаз боярин. Даже на локте приподнялся. Дворецкий пожал плечами:
– Я не лекарь, но больно быстро все: занемогла, представилась, похоронили, кого надо казнили, и везде Шуйских люди.
– Ваньку Овчину, небось, сразу удавили?
– Вестимо. На третий день в железо взяли, слухи ходят, что псам скормили или на кол сподобили.
– Кого из темницы выпустили? Михайловичей?
– И тут угадал. – Понуро покачал головой Поджогин.
– Ох и полютует Андрюшка… - Задумчиво произнес Захарьин.
– Воеводой во Владимир собирается.
– Ну а ты, Иван Юрьевич, что надумал?
– На покой! В монастырь уйду. С Немым глаголил, тот обрадовался даже.
– На покой ли? – Удивленно вздел брови Захарьин.
– Туда, туда. – Шигона опустил голову. – Грехи замаливать. Немало их у меня. Камнем давят. По ночам сняться. Братья Васильевы, Соломония… Сперва в Каргополь, опосля на покой.
– Что в Каргополе-то забыл?
– Немой позволил Соломонии вернуться в Суздаль. Сам отвезу, а после удалюсь.
– Как же ты от живой жены в монастырь? Иль представилась? – Захарьин даже руку приподнял перекреститься, но не успел. Замотал головой Поджогин:
– Нет. Спаси Господи! Она со мной постриг примет.
– Вот как? Да-а-а, брат… замолчал Захарьин, спиной тяжело на подушки откинулся, в потолок уставился задумчиво.
Дверь снова чуть скрипнула. Шигона не пошевелился, Захарьин лишь глаз скосил:
– Кого несет нелегкая?
– Сын боярский Семен сын Степанов Замыцкий челом бьет. Сказывает, обоих принять просит.
Старые знакомые переглянулись. Поджогин плечом дернул, мол, не ведаю, что надобно.
– Зови! – Кивнул боярин.
– Мир дому твоему, боярин Михаил Юрьевич, хозяину здравия, и гостю того же, Иван Юрьевич. – С низким поклоном произнес вошедший. Семен Степанович Замыцкий по прозвищу Шарап был плотным мужчиной лет сорока. Его лица почти не было видно из-за буйных рыжих кудрей, спадавших на лоб и такой же рыжей густой бородой, напоминавшей лопату, доходившей почти до глаз и сливавшейся с бровями. Зато темные, почти черные, чуть узковатые глаза смотрели живо, с какой-то озорной разбойничьей искоркой. Осталось только прокричать: «Шарап, ребята!» .
– И ты будь здоров, сын боярский. – Ответил хозяин дома. Поджогин кивком отозвался.
– Садись, где любо, да сказывай, что привело. Видишь, один на смертном одре возлежит, кончину свою с покаянием ждет, другой не у дел тоже. Чей волей пожаловал?
– Своей! – Качнулись кудри лохматые.
– Ну, коли своей и на том спасибо.
Цепкий взгляд Шарапа сразу отметил и болезненный вид хозяина и понурость гостя.
– Прошка! – Позвал Захарьин холопа. – Подбей-ка мне подушки, да главу приподними чуток, с гостями споручнее говорить будет.
– Не утомились, Михаил Юрьевич? Может подать, что велите? – Спросил старый слуга, исполняя господскую волю.
– Медом попотчуй гостей. Обнеси чарой. Пусть поднимут за мое здоровье. Мне же воды ключевой подай. – Прохор все исполнил, поднес и хозяину, но тот передумал, отстранил рукой чашу. – Поставь покудова.
– Так сказывай Семен сын Степанов, не тяни, видишь плох я, да и Тверскому дворецкому недосуг долго сидеть, поспешать надобно.
– За советом я, Михаил Юрьевич! – Начал Шарап, чуть пригубив чашу с медом.
– Чем посоветовать-то можем? – Впервые с появления Замыцкого заговорил Шигона.
– В Стекольну меня посылают…
– Ну и езжай с Богом! Князь Василий Васильевич дока в делах посольских, у него совета и спрашивай. – Поджогин по-прежнему был скор на ответ.
Шарап покачал головой, перешел на шепот:
– Сегодня Шуйские есть, завтра нет. Годков немного пролетит, и не заметим, государь Иоанн Васильевич властвовать будет!
Захарьин и Шигона переглянулись, потом оба посмотрели на Замыцкого. Михаил Юрьевич глаза к потолку поднял, произнес задумчиво: