Проклятие рода
Шрифт:
– Опасные речи, ты глаголешь, Семен сын Степанов.
– Потому, что вас не опасаюсь! – Горячим шепотом продолжил Шарап. – Токмо великим князьям вы служили – Иоанну, Василию и снова Иоанну.
– Ты-то нас не опасаешься, а вот про себя, что думаешь? – Усмехнулся в бороду Захарьин, глаз от потолка, не отводя.
– Терять вам нечего. Один помирать собрался, другой в монастырь.
Прямота понравилась. Пришла очередь усмехаться Поджогина:
– Все про нас ведаешь? А что про свеев-то знать хочешь? Мир нам нужен с ними, ничего особенного более.
– Про мир мне и Немой толковал, тоже и его свойственник князь Горбатый в Новгороде изречет. А еще? Кто там, в Стекольне, кроме Густава короля всем заправляет. Как с ним или с ними быть? О чем разговоры разговаривать? Что выпрашивать, про что разнюхивать?
– Есть там еретик один Лютеров, из простолюдинов. В советниках состоит у самого Густава. – Нехотя отозвался дворецкий.
– А душа хоть одна православная есть в Стекольне этой? Ну с кем словом перемолвиться? – Хитро прищурился Шарап, прямо по-разбойному, прозвище свое оправдывая.
– Откуда? – Невозмутимо откликнулся Шигона, но намек понял. – Отродясь не было. Они наших всегда не очень привечали. То под Корелой шалят, то в Каянии обижают. Про то мы не раз в Стекольну писали.
Шарап выжидал, вопросительно на Захарьина посматривал. Боярин молчал пока, что-то вспоминал или обдумывал.
– Девку Сабуровскую помнишь, Шигона? – Вдруг спросил Захарьин, пристально взглянув на дворецкого. Поджогин заметно вздрогнул, но справился:
– Что с того? – Буркнул в ответ.
– А того, что почитай с десяток лет, как живет в Стекольне замужем за купцом свейским.
– Поклон от дворецкого Шигоны, что ее туда продал, передать хочешь? – Не удержался, съязвил Поджогин.
– Он самый! – Невозмутимо продолжил боярин. Шарап внимательно прислушивался к разговору. – Она ж тебе жизнью обязана. Ведь твой пес татарский чтобы с ней сотворил, отдай ты ее на растерзание? То-то! Да от княг…, - поправился, - от монахини Софьи благословеньице… иконку какую для рабы верной, твоими ж заботами ее в Суздаль возвращают… Передать сие можно. Не гоже ей спасителя своего хулить!
Поджогин колебался.
– Ты ж в монастырь собрался, Иван Юрьевич, вот и начинай путь свой покаянный. Людям радость, государству - польза.
Шарап слушал, затаив дыхание. Поджогин заговорил медленно и отрывисто:
– Девку звали Любава. Она ихнюю Лютерову веру приняла, чтоб замуж пойти, оттого ныне кличут ее Улла. По мужу была Нильссон. Уехала с ним в Стекольну. Дом у них на Купеческой улице. Слух был, что овдовела и заново вышла. Про того, нового мужа, мне ничего не ведомо.
– Ну вот, другое дело. – Удовлетворенно заметил Захарьин. – Хватит тебе, Шарап? – Степан закивал головой, улыбаясь. На ноги вскочил, кланяться стал и боярину и дворецкому:
– Спаси Бог вас, Михаил Юрьевич, спаси Бог, вас, Иван Юрьевич! До гроба ваш я ныне! Великую честь мне оказали. С остальным на месте, в Стекольне разберусь. Дозвольте бежать, не утруждать вас более.
– Ступай себе с Богом! – Отпустил его Захарьин. Поджогин лишь рукой махнул на прощанье. Опять вдвоем остались.
Тверской дворецкий Иван Юрьевич Поджогин возвратил опальную княгиню Соломонию Сабурову в Суздаль, в том же 1538 году принял монашеский постриг под именем Иова и удалился в Волоколамский Успенско-Иванишский монастырь, где умер около 1542 г.
«И как человеку быть правым пред Богом и как быть чистым, рожденному женщиной?», сказано в книге Иова. Случайно ли Поджогин выбрал себе имя библейского страдальца? Назвать жизнь Шигоны праведной вряд ли у кого повернется язык. Скорее, она была сплошным вызовом Богу. Про таких, как он спрашивала Пресвятая Богородица: «А кто те, что с головой ввержены в огонь?» И отвечал ей архистратиг Михаил: «Это те, госпожа, которые, крест честной держа, ложно клялись силами честного креста, а даже ангелы при взгляде на него трепещут и со страхом поклоняются ему. Эти же люди, держа крест, клянутся на нем, не зная, какая мука их ожидает, потому-то так и мучаются».
Был ли так истинно праведен сам Иов? Не была ли праведность его внешней? Не усомнился ли он в Боге, испытав обрушившиеся на него страдания? Не предал ли он Его? Не были ли его мучения, схожи с теми, о которых спрашивала Архангела Михаила Богородица? Ведь смысл страдания открывается только самому страдающему. Лишь узрев Фаворский свет , Иов ощутил Божью Любовь и Сострадание, суть которого есть луч, идущий от одного сердца к другому.
Не пред смертью принимал Поджогин постриг, как часто поступали в то время в преддверии скорой кончины, как принял схиму умирая князь Василий Иоаннович. Осознанно. Одиночество покаянной молитвы, аскез, раздумья и внутренние боренья, по накалу страстей значительно страшнее мирской жизни, ибо они открывают истинный смысл собственных дел и помыслов, отсюда лишь два пути – к прозрению и душевному просветлению или к безумию самоубийства.
7 сентября 1538 года Шарап Замыцкий сошел на шведский берег. Боярин Михаил Юрьевич Захарьин скончался в 1539 г.
Глава 9. Воскресшая из мертвых.
За окном бушевал май 1538 года. Как всегда неожиданная и долгожданная весна взорвалась всеми красками мира, растолкала спящую природу, которая откликнулась вмиг распустившимися почками на глазах у всех тут же превратившимися в листья и цветы, заодно пропитывая воздух тягучим ароматом. Казалось еще немного и зацветет даже высокий бревенчатый частокол, ограждавший Немецкий двор от непрошенных гостей. Природа возбуждала и поощряла человека к действиям, к безумствам, к любви, а Веттерман грустил. Пришло письмо от Андерса, где сын с восторгом описывал свои успехи и отдельные мелкие неудачи, да-да, и неудачи воспринимались юностью со свойственной только ей способностью не унывать, рассказывал о самом университете, давал лаконичные, но яркие и исчерпывающие характеристики преподавателей, подмечал их слабые и сильные стороны. Письмо излучало энергию, било ключом, дышало любовью к отцу и страстью к познанию. Веттерман радовался и грустил одновременно. Пастор вспомнил, как сразу после Нового года его неожиданно вызвали к управляющему Немецким двором. Однако встретил его не Гундерман, а посланники шведского короля.
– Переговоры с московитами завершены, и наш долг поскорей вернуться и доложить об этом королю. – С пастором разговаривал один из членов шведского посольства Бьерн Классон, полный мужчина, лет пятидесяти, с одутловатым усталым лицом - переговоры были явно тяжелыми. – Мы получили свежую почту из Стокгольма. Магистр Петерссон пишет о том, что мы взяли вашего сына с собой, так как ему предстоит учиться в университете. Подготовьте его, мы отправимся в путь на днях.
– Как? Уже? – Это известие ошеломило своей неожиданностью Иоганна. Ведь в предыдущем письме королевского советника Олауса Петри, полученном буквально несколько дней назад, ему показалось, что речь шла о весне.
– К чему такая спешка?