Проклятие рода
Шрифт:
– Магистр полагает, что не стоит откладывать в долгий ящик, поскольку вопрос решенный. Да и нам засиживаться в этой дикой Московии резона нет. Сыты по горло!
– Но зима? Море?
– Мы отправляемся сухим путем через Финляндию. Рассчитываем через месяц быть в Стокгольме. Ведь нас ждет сам король. Наместник князь Борис Горботофф или Горбатый, язык сломаешь с этими русскими именами, обещал нас не задерживать и быстро составить все бумаги для обоюдной подписи.
– Откуда у московитов хорошие переводчики? – Отозвался из глубины комнаты долговязый рыцарь Кнут Андерссон – глава посольства. Он дремал в кресле, стоявшем перед камином, и встрепенулся лишь при упоминании имени новгородского наместника.
– Они есть у архиепископа. – Машинально ответил на вопрос пастор. Мысленно он уже представлял себе сцену расставания с сыном и наполнялся черной пустотой безысходности происходящего.
– У архиепископа? – Удивился рыцарь. – Вот уж не подумал бы никогда, что эти еретики имеют познания в других языках, кроме собственного.
– Не хуже наших. Еще четыреста лет назад мы были одной Божьей Церковью. – Веттерман отвечал, даже не поворачивая головы в сторону вопрошавшего.
– Четыреста лет назад они и вовсе были язычниками, впрочем, и ныне не далеко ушли от них. – Желчно заметил Андерссон.
– Они утверждают, что приняли христианство одновременно с Римом… - Пожал плечами Веттерман.
– Говорить можно, что угодно, однако, хоть вы, святой отец, безусловно, лучше нас освящены в делах духовных, но что касается дел светских, по мне московиты хуже любых язычников. Не страна, а купеческая лавка! Хитрая, лживая, суеверная, не имеющая никакого понятия о рыцарской чести и благородстве! – Устало произнес Классон. – Готовьте сына! – Он махнул рукой, показывая, что разговор окончен.
Ну вот и настала эта минута… Отец и сын стояли напротив друг друга, не сводя глаз, словно изо всех сил стараясь сохранить в обоюдной памяти собственные образы – отец сына и сын отца. Крепкое мужское объятие. Родной до боли запах. Чуть виноватый взгляд погрустневших, но сияющих в предвкушении открывающегося бесконечного жизненного пути, глаз Андерса. Встретятся ли они? Короткая Pro iter agentibus , благословляющая, напутственная и одновременно охраняющая молитва отца и падающий пушистый снег в тишине шагов удаляющего от него сына.
– Услышь, Господь, мою смирену молитву и сотвори путешествие раба Твоего Андерса благополучным. Охраняй его на всех путях этой жизни молитвами Твоего любимого Сына Иисуса Христа Господа нашего. Аминь.
До чего скоротечна была жизнь… Непрерывные войны, бесчисленные эпидемии, религиозная нетерпимость инквизиции и жестокосердные нравы косили людей, собирая свою страшную жатву. Искалеченным и больным убогая медицина, порой граничащая с примитивным шарлатанством, ничем не могла помочь. Вдобавок, часто и самих лекарей отправляли на костер по пустяковой причине, но серьезным обвинениям в колдовстве и связях с дьяволом. «Если кто-то умеет лечить, значит, сумеет и отравить!» - это изречение старательно занес в протокол очередного процесса секретарь парижского суда при тюрьме Шатле Алом Кашмаре. Профессия лекаря, тем не менее, была прибыльной и отдельных конкурентов даже устраняли, так погиб знаменитый Парацельс.
Что, кроме, конечно, молитв, могло помочь страждущему человеку? Вот пример рецепта снадобья, способного, по мнению тогдашней медицины излечить чуму:
Одна унция опилок зеленого кипариса,
Шесть унций флорентийского ириса,
Три унции гвоздики,
Три драхмы ароматического тростника,
Шесть драхм алоэ.
Все надлежит растереть в пыль. Затем взять три-четыре сотни свежайших роз, собранных в столь ранний час, до выпадения росы, растереть их и смешать с приготовленной пылью. Когда все перемешается, то изготовить пилюли и высушить их в тени.
Такую пилюлю следовало положить под язык до полного рассасывания. Человечество не ведало об инфекционной сущности эпидемий, считая их Божьей карой грехи. Лишь в 1546 г. появился первый труд итальянского лекаря Джираломо Фракасторо «О контагии, о контагиозных болезнях и лечении», где он предположил, что эпидемии вызываются крошечными частицами («семенами»), переносимыми от больного через прямой, непрямой (или даже зрительный) контакт. «Чума, иначе называемая чёрным мором, - писал итальянец, - происходит обычно от чёрного колдовства, и с ветром зараза переносится из одного места в другое. Болезнь сия скоротечна и очень заразна. Более всего бедствий приносит она городам, где люди живут тесно. Если начался в округе чёрный мор, надлежит прежде всего отделить больных от здоровых, и чтобы как можно меньше народу соприкасалось с заболевшими. Случается, что у человека достаёт жизненной силы, чтобы одолеть чуму, и он безо всяких лекарств, хотя и ценою страшных мук, выздоравливает. Посему надобно поддерживать силы заболевших и надеяться на счастливый жребий. А чтобы зараза не распространялась, надлежит вокруг места, где собраны больные, жечь костры, и все, кто выходит оттуда, должны меж тех костров проходить и окуриваться их дымом. Ещё чёрный мор случается от мёртвого тела, кое не похоронили, и когда оно начинает разлагаться и гнить, то испускает миазмы, и их ветром разносит».
Мужчины вдовели, тут же женились повторно, а то и в третий раз. Также поступали и женщины, хотя им, конечно, было сложнее, ибо потеряв мужа, следовало главным образом сохранить принадлежность к сословию, цеху.
О любви речь не шла, как и о разнице в возрасте. Смысл жизни заключался в продолжении фамильного рода, что в первую очередь, подразумевало фамильное дело, касалось это рыцарства, бюргеров, купечества или ремесленников, неважно.
Седые старцы женились на юных девицах, зрелые вдовы запросто могли сосватать за себя юношу. Адюльтер присутствовал, хотя внешне порицался строгой протестантской моралью общества, но это было не для всех, в королевских семействах дети от многочисленных любовниц сюзеренов имели титулы и положение, за исключением главного – престолонаследия.
Были ли женщины у пастора Иоганна Веттермана за эти долгие годы? Конечно, были. Природа брала свое, но связи были скоротечны и завершались стремительно, по инициативе самого пастора. Иногда он вспоминал о юных служанках, что дарили ему свою любовь под стенами Августинского монастыря в Виттенберге или на теплых чердаках господских домов, где юный студиоуз подрабатывал уроками. Подхватив юбки, они стремительно взлетали наверх по черным лестницам, маня его за собой. Он забывал вкус губ, цвет глаз, запах волос смолянисто-черных, ярко-соломенных, бело-льняных или рыжих. Целуя их, он закрывал глаза и видел лишь одну единственную… другую. Иногда, в беспамятстве захлестнувшей страсти, ее имя слетало с его губ, он ловил себя на этом, почувствовав кожей чужое недоумение, смущенно распахивал глаза и тут же прятал, отводил в сторону, от пронзительного взгляда той, что находилась сейчас рядом.
В тесноте и скученности Немецкого двора, где купеческие семейства жили бок о бок, холостой пастор, считался завидным женихом. Ни одно семейство пожелало бы видеть его в качестве зятя для своих дочерей, подошедших к возрасту невест. Несмотря на строгие пуританские нравы, царившие в немецко-ливонско-шведской колонии, кое-кто и из замужних дам бросал искоса красноречивые взгляды-призывы молодому священнику, нервно облизывая, чувственные губы. Этого пастор старался не замечать. Одно дело связаться с какой-нибудь служанкой в Германии, другое дело здесь, где он должен быть образцом добропорядочности и обличителем любых попыток нарушить законы Моисея, призывавшие строго карать грех прелюбодеяния.