Проклятие рода
Шрифт:
Царь направился к выходу, Висковатый хотел было проводить, но был остановлен:
– Со мной два стрельца пойдут, что у дверей стоят, а вы, сказано ведь, все тут. – Напоследок подмигнул думному дьяку. – Ловко мы с Ириком шведским обрешили все. Нашей будет ужо Катька!
– И стремительно покинул помещение.
Теперь все три дьяка уставились на иноземцев. Те пока хранили молчание, обдумывая неожиданное предложение или, скорее, приказ грозного властителя.
– Но, господин канцлер, - первым заговорил Шрафер, обращаясь к Висковатому, - я не столь сведущ в латыни, как посчитал наш государь. – Советник Магнуса развел руки в сторону и отчаянно замотал головой.
Иван Михайлович нахмурился, тер лоб
Что-то надо было решать и назначенным в переводчики.
– Господин канцлер, - подал голос Веттерман, - позвольте, поступим так: возьмем одну книгу, сию, - он потряс сочинением Светония, - с нее начнем, как сказывал государь. Сообща. А дальше видно будет.
Висковатый облегченно вздохнул, хоть какой-то выход, хоть на время, но нашелся.
– Будь по-твоему! Берите книгу с собой, а вы, Никита и Андрей, знаете что делать.
На том и порешили. С этого дня Веттерман, Браккель и Шрафер засели вместе над жизнеописанием цезарей. Трудились-то двое, Шрафер больше для вида участвовал в работе, в основном, вздыхал, оплакивая выпавшую ему столь тяжкую долю. Так ведь было хорошо при герцоге Магнусе, и надо ж угораздило… В углу тихо посапывал освобожденный от иных дел Щелканов. Не вмешивался. Только обеспечивал при нужде всем необходимым.
– Боюсь, что нас посадили пожизненно. – Удрученно признался Браккель Веттерману в первый же вечер, когда они вернулись на Болвановку. – Тут и наших трех жизней не хватит, чтоб такое количество книг одолеть.
– Да. – Согласился с ним Иоганн. – Хотя, мой коллега, в молодости я бы счел за величайшее счастье ознакомится со всеми этими книгами… Да и сейчас испытываю волнение, прикасаясь к истинным кладезям человеческой мудрости… но меня волнует судьба дочери, находящейся в Риге, война, поля которой непрерывно перемещаются. Мое сердце, мой ум там, в Риге. Мне нужно быть подле дочери.
– Тогда нам необходимо искать какой-то выход. Я не хочу вызывать свою семью из Нарвы. Чем дальше от Москвы, тем безопаснее.
– Согласен с вами, коллега. – Веттерман обхватил руками свою седую голову.
– Не знаю, что и придумать.
– Пока будем трудиться над Светонием. – Браккель был настроен более оптимистично.
– И думать, искать выход!
Работа продолжалась. Иногда заглядывал Висковатый. Наблюдал.
– Государь меж своих забот помнит о вас, справлялся. Опосля сей книги, Тита Ливия желает.
Браккель и Веттерман переглянусь. Сто сорок два тома. Это точно пожизненно.
Решение подвернулось неожиданно в лице знакомого нам уже ратмана Тидемана Шрове, мечтавшего освоить русскую грамоту. Веттерман постоянно откладывал обещанные занятия, ссылаясь на чрезвычайную занятость в связи с царским поручением, последнее вызывало нескрываемую зависть ратмана, считавшего, что пастор добился высокого положения, служит переводчиком чуть ли не у самого царя и не желает делиться со Шрове успехом.
– Эврика! – Воскликнул Браккель, став однажды свидетелем сцены очередной униженной мольбы Шрове о помощи. Как только дверь за ратманом закрылась, Тимманус тут же выложил все Иоганну, намекая на бывшего члена городского совета Дерпта. – Вот, кто нам нужен.
– О чем вы, коллега? – Не понял Веттерман.
– Не о чем, а о ком. – Тимманус наклонился и быстро зашептал, обжигая Иоганну щеку своим горячим дыханием.
– Об этом господине, что только что скрылся за дверью. Он так жаждет приблизиться к царскому двору… Я видел, как он постоянно крутится возле господ Крузе, Таубе и иных, состоящих на царской службе, и непросто на службе, а на той, которую московиты называют «опричнина», на особой службе. Поверьте, он приложит все усилия, - тут Браккель постучал себя пальцем по лбу, - чтобы освоить все, что угодно, лишь бы продвинутся в своих помыслах. А мы с вами подготовим из него замену самим себе. Нарисуем этому ратману такие блестящие перспективы, вплоть до вступления в опричнину. Он же видит, как каждый день нас увозит и привозит сам Щелканов. Почему бы не намекнуть ему, что мы и сами… того… в опричнине.
Веттерман мотнул головой, не соглашаясь:
– Коллега, у Шрове в лучшем случае тривиум за плечами.
– Ну должен же он хоть как-то знать латынь! – Парировал Браккель. – Научим его русской грамоте, и пусть переводит, как сумеет. Все равно московиты не проверят!
– Но это не совсем этично, коллега. – Веттерман сопротивлялся. – Ведь тем самым мы подвергаем своего соотечественника большому риску, впрочем, как и себя, если подобный обман обнаружится.
– Этично, неэтично, но это же его собственная мечта! – Горячился Тимманус. – Мы лишь поможем ратману воплотить ее в жизнь. А дальше он справится, поверьте мне. Неужели, вы не видите, что это за человек. Он ничем не отличается от тех самых господ Таубе, Крузе, Штадена и прочих. Ради своей цели, он пойдет на все: и на повторное изучение латыни и на любую подлость при этом в отношении даже нас с вами. Мы выставим его наимудрейшим, а сами скажем, что не справляемся, ибо одного университета для такой работы маловато. Про Шрове скажем, что он в двух университетах учился, как богослов и как юрист, оттого ему доверили столь высокий пост в городском совете нашего Дерпта-Юрьева, а наместнику Михаилу Воронцову вовремя не раскрыли глаза на «дарование», что у него под рукой было, оттого боярин не доглядел, отослал на Москву, вместо использования бесценного опыта и мудрости Шрове в своих целях. И поверьте, мой старший коллега, господин Шрове все это подтвердит и еще от себя многое добавит.
– А вам не кажется, дорогой Тимманус, что мы будем схожи с упомянутыми господами – опричниками?
– Напротив! Разница в том, что они все жаждут служить великому князю Иоанну, а мы хотим быть от него подальше. Так уступим же свое место тому, кто на него рвется!
Скрипя сердце, Веттерман был вынужден согласиться с Браккелем. А уж как рад был господин Шрове, даже словами не передать. Теперь он каждый вечер приходил к Веттерману, к ним присоединялся Браккель, и потеющий от натуги Шрове старательно вникал в тонкости, как латыни, так и русской грамоты. Он завел две отдельные тетради – для одного и другого языка и высунув от усердия собственный язык записывал, записывал, записывал. В минуты краткого перерыва в занятиях, Тидеман устремлял взгляд в потолок, потом глаза его закрывались, и ратман предавался мечтаниям – вот он, Шрове, рядом с царем, отодвинув в сторону всех этих высокомерных выскочек, вроде Таубе. Он еще им припомнит покровительственное похлопывание по плечу. Уж он-то ничего не забывает. А этих двух, не поднимая век, Тидеман скашивал глаза в сторону, чем-нибудь пожалую, а потом тоже отодвину, простыми писцами у меня будут. Никто не должен путаться под ногами!
В свою очередь Браккель постепенно подготавливал ратмана и с другой стороны. Шрове все на лету схватывал, сам додумывал, да так складно, что Тимманус в душе веселился – свои-то грехи уменьшаются.
Тем временем, перевод Светония близился к концу. Веттерман и Браккель остались вдвоем. За советника, со слов Щелканова, челом бил его герцог Арцымагнус, сильно печалился, мол, как без рук, без этого Шрафера. Умолил-таки государя. Жениться на дочке Старицкого князя обещал. Государь и отпустил. Ему виднее. Пасторам пора было выводить на сцену Шрове. Подгадав момент, когда к ним в палату заглянул сам Висковатый, Веттерман объяснил ему суть дела: мол, есть образованнейший человек, протирающий штаны без дела на Болвановке.