Проклятие рода
Шрифт:
Кто более других за Филиппа ратовал? Сродственники Колычевы Федор с Василием помалкивали. Зато конюший Федоров-Челяднин , под ним вся Москва земская почитай сидела, упрашивал царя слезно. И за челобитчиков вкупе с Филиппом печаловался. А митрополит и вовсе умом ослаб. В храме Божьем царя позорить вздумал, мол, по правде суди, а не мученически. Ты, что ль, Филипка, правду знаешь? Не ведома она тебе! Правда в душе кроется, достать ее чрез плоть, чрез мучения надобно, чрез огонь очищающий. Тут и вылезет вся наружу – измена, аль нет. Невинных отмолю сам, то мой грех, а изменных жалеть нечего. Рыбья утроба гробом им станет.
Царь обвел взглядом трапезную, где в тишине ели опричники. Как игумен, Иоанн Васильевич не сидел за общим столом, а должен был стоя читать Жития святых. Ныне царь застыл, храня молчание и опершись на аналой. Даже Жития не раскрывал, в думы погруженный. Оттого опричники в тишине трапезничали, ибо знали – потревожишь мысль царскую громким словом, аль смехом, один лишь Бог, да Иоанн Васильевич ведают, чем аукнуться может. Вот егда веселиться царь, тогда и прочим не возбранялось. А ныне молчок! Своя шкура дорога.
Царь все присматривался – кто ж с вас волю царскую верней исполнит? Под тяжелым взором никли головы, бородами в миски залезали. С Филиппа почнем, - решил Иоанн Васильевич и взор его на Темкине остановился. К Старицкому двору приписан был до литовского плена, но мною выкуплен. Предан, яко пес. Все они псы Тимелиха, покудова ад на земле не вычистим, служить будут верно.
– Князь Василий! – Поманил пальцем к себе Темкина-Ростовского. Низкорослый Темкин тут же поднялся и стремглав устремился к царю. Согнулся почтительно, брови густые кверху задрал, не разгибаясь, глазел на повелителя, всем видом выражая готовность слушать и повиноваться.
– Скажешь Суздальскому Пафнутию и архимандриту Феодосию, что со Спасо-Андронниковского монастыря, ехать в Соловецкую обитель. – Царь говорил медленно, обдумывая план мести. – Выведать все про порочную жизнь Филиппа, в бытность его игуменом тамошним. Сам поедешь с ними. Недовольства ли какие от братии, крестьян монастырских, подати ли сверх оклада, поминки ли брал. Все важно! Про житие опального Сильвестра в обители выведайте, больно дружен, сказывают, с Филиппом был. Еретик Артемий, бывший троицкий игумен сбежал из-под надзора соловецкого прямо на Литву. Не потворствовал ли Филипп беглецу? И иное. Мне что ль учить тебя. Возьми в сотоварищи Пивова.
Опричный дьяк Дмитрий Михайлович встрепенулся, услышав свое имя. Царь успокаивающе махнул рукой, сиди, мол, и продолжил наставлять Темкина:
– Сыск вам с Пивовым вести. Все сгодится. От мятежа Старицкого, к коему Колычевы причастны были, – при упоминании имени бывшего властелина Темкина царь внимательно посмотрел на опричника, тот не моргнул даже глазом, - до вреда, что обители нанес, аль кому из насельников. Нынешнему игумену Паисию передай волю царскую – пущай поспособствует в сыске. На посулы не скупитесь. Езжай немедля.
– Все исполню, великий государь! Уже бегу! – Заторопился Темкин, подбежал к дьяку Пивову, хлопнул по плечу, шепнул пару слов на ухо, и оба тут же покинули трапезную.
– Теперича, Челяднин… - Иоанн снова оглядел свою братию. – Всех вас кровью повяжу, от всех сродственников откажетесь, всех предадите. Токмо мне и Богу служить будете.
Все, как один, по-монашески в черном, под рясами богатые кафтаны угадывались. Одним глазом в миску косят, другим на игумена посматривают. Взгляд царя остановился на Малюте Скуратове. Скромнец, мой пономарь, в отличие от иных. Злато, сребро, да бархаты под рясой не прячет. Да и жалости к измене не ведает.
– Григорий, - позвал опричника, - и ты, Васька, - кивнул сидевшему рядом со Скуратовым Грязному.
Оба поднялись бесшумно, мигом предстали пред царем. Малюта невысок, но коренаст, глаза жгучие, брови срослись над переносицей, борода широкая с рыжиной, губы плотно сжаты, как и кулаки – сама строгость иноческая во всем. Василий Грязнов, напротив, росточком повыше, чуть ли не с самого царя, в кости потоньше, бородка узенькая, брови белесые, голова с залысинами. Губы тонкие кривятся по обыкновению, будто в усмешке. На царских попойках первый затейник. Но ныне выглядит смиренным, а усмешка – радость, плохо скрываемая, волю царскую услышать, да исполнить.
– Челяднин у нас ныне в Полоцке сидит?
– Да, государь, - немедля ответил Скуратов. Ведь про всех всегда ведает… - отметил про себя царь, - не хуже меня.
– Что про него речь можешь?
– Донос и не един имеется. – Степенно отвечал опричник. – Как боярского чина был лишен и волей государевой на Полоцк посажен, вступил немедля в сношения с Литвой и Польшей. Разумею, в бега мыслит податься, аль иную измену измышляет.
– Доносы верные?
– Письмена Федорова на те стороны перехвачены. Литовские сжигал по прочтению. При расспросе не отвертится. – Глубоко посаженные глаза Малюты превратились в щелки.
– Отправляйтесь с Грязным в Полоцк. – Василий заулыбался, забаву предвидя. – Челяднина с женкой сюда, в Слободу. Начнем расспрашивать. Ступай, Василий, - приказал Грязному, - лошадей вели закладывать. Царю надобно с Григорием Лукьяновичем потолковать с глазу на глаз.
Опричник поклонился и разухабистой походкой направился к выходу.
Царь склонился к Малюте, заговорил намного тише:
– Что с братцем моим?
Скуратов излагал всегда самую суть, не растекаясь мыслями:
– Поваренок с твоей государевой кухни на примете. С братьями и сыновьями. – Опричник мельком посмотрел в сторону Вяземского. Как никак келарь за все, что на царский стол попадает головой отвечает. Царь проследил за взглядом Малюты, но промолчал. Князь Афанасий ничего не заметил, увлеченный обгладыванием какой-то косточки. Скуратов продолжил.
– С ними же огородник со двора царевича Иоанна и иные. Как воля твоя будет, так и приступим.
– Погодь пока. Держи на примете нужных людишек. Сперва с Челядниным и прочими из земщины покончим. Ступай!
Малюта косолапо переваливаясь, скрылся за дверью. Царь теперь смотрел на Вяземского, взгляд и слова Скуратова, запомнились. К чему бы? Ведь верен был всегда Афонька, все до царя самолично вкушал, дабы умереть первым если удумает кто… А если захочет вместе с царем, аль средство против яда знать будет? Вновь измена? Нестерпимо заломило в висках. Когда ж все кончится? Никогда! – Нашептывал кто-то невидимый в ухо. – Крамолу изведи сперва. Иоанн снял клобук, бросил его небрежно на аналой, поверх Жития, двумя руками яростно стал тереть виски, зашептал во гневе.