Проклятие рода
Шрифт:
– Сия рече Господь: иже обречен к смерти – к смерти, иже к мечу – к мечу, иже к гладу – к гладу, иже к пленению – к пленению. И посещу на тех четырьмя образы, рече Господь: меч – на заклание, псы – на растерзание, птица небеси и звери земли – на пожрение и расхищение. И дам их в погибель всем царством земным… Земным… Земским… - Повторил еще раз вслед за словами пророка Иеремии. Легче стало на душе, и боль отступила. Поднял голову, осмотрелся. Все опричники замерли, побросав еду и питие, поджилками, всем нутром, шкурой и волосьями на ней чуя немой взрыв ярости царской. Отпустило. Все перекрестились в уме и вновь в миски уткнулись. Иоанн Васильевич надел клобук, выдохнул сильно. Посмотрел на Вяземского.
– Князь Афанасий, вели к утру, чтоб Висковатый со Щелкановым в Слободе были.
– Считай исполнено, государь. – Вяземский поднялся из-за стола, отбросив недоеденный кусок. – Тотчас гонца отправлю.
Басмановы, отец с сыном, переглянулись, перемену цареву почуяв. Поверх их голов все идти начинает. А ведь с самых, почитай, истоков перемен опричных верой и правдой служили. До сей поры их первыми по посольским делам вопрошали, а уж после дьяков призывал к себе государь. Не к добру это!
Царь снова обвел взглядом набивавших чрево опричников, взор остановился на Таубе и Крузе. Иоанн указал на обоих ливонцев двумя перстами, ими же поманил к себе. Чуть не вприпрыжку подбежали. Оба кругленькие, аккуратненькие, лоснящиеся от жирной пищи, угодливые.
– Найдите мне этого…, пес его знает, как зовут… ну, датского Арцымагнуса человека.
– Шрафера? – подсказал догадливый Таубе.
– Оного. – Поморщился царь, недовольный, что запамятовал. – Что там его хозяин надумал?
– Принц Арцимагнус Хрестьянович, - поспешил влезть Крузе, - просит твоей защиты, хочет быть голдовником , крест на том целовать готов, лишь бы вотчину свою вернуть, да приумножить.
– Приумножим. – Криво усмехнулся Иоанн. – Коль толк от Арцимагнуса нам будет. – Добавил громко, чтоб все слышали. – Сделаем королем Ливонским, оженим. Вон, у брата моего любезного, князя Старицкого, сколь дочерей на выданье. Своим сродственником Арцимагнуса сделаю. Войско дам. Пущай воюет. Яз трижды царь , и над королем царем буду!
– Дай Бог, чтоб здрав был царь государь наш великий князь Иоанн Васильевич… - начал Таубе, подхватили опричники, разом поднявшись, быстро плеснув вина, кто куда успел, в чашу ли, в ковшик, - на многие лета!
Царь остановил их, подняв руку:
– Жития слушать будете, братия! – Объявил свою волю и открыл наугад лежавшую пред ним на аналое книгу.
Наутро, отстояв службу, отмолившись душевно, шел Иоанн Васильевич по дощатому переходу из церкви Рождества Богородицы, соединявшему храм с покоями. Сидение с посольскими дьяками было назначено меж утреней и обедней. Настил поднимался над землей на пару саженей, ласково светило солнце, желтел песок, коим двор был щедро посыпан. Чистота в Слободе строго блюлась, словно так и должен был выглядеть град небесный, таким он и виделся царю, а в это утро и подавно. Словно сам воспарил душой и с высоты зрел всю землю, дышащую спокойствием, умиротворением, плодородием. Ни тебе войн, ни глада, ни мора, ни измены. Солнце, да колокольный звон благозвучный. Канон напишу! – Подумалось. – Святому ангелу Христову, грозному воеводе Архангелу Михаилу, посланному от Вседержителя Бога по все души человеческие, дабы человеки, не забывая часа смертного, каждый день пели. Федьку Крестьянина позвать надобно… - Царь остановился. Мысль о задуманном творении до краев наполнила душу радостью, взлетела ввысь, вновь унесла его за собой в небеса, засветила ярче солнца, напрягла невидимые живительные струны души. Оглянувшись, внезапно поразился черноте одежд опричников, остановившихся в ожидании неподалеку от царя. Словно сумерки опустились на землю, заслоняя небесное, придвигая земное, что ждало неминуемо его впереди. Царь помрачнел лицом, двинулся дальше. Торопливо миновал сени, заметил ожидавших ливонцев с датчанином, махнул им рукой – опосля, и вошел в палату, где поклонами царя встречали посольские дьяки – Иван Висковатый и Андрей Щелканов. Спросил с порога, сунув поочередно руку для поцелуя:
– Из Стекольны, от Воронцова вести есть?
– Есть, государь, - склонил голову Висковатый, - но боюсь, тебя они не порадуют.
– Что так? – Буркнул Иоанн Васильевич, присаживаясь на трон. – Аль свейский коронованный купеческий сын на попятную пошел? Почитай, год Воронцов с Наумовым сидят в ихней Стекольне, а Ирик грамоту скрепить не может, что мы своими печатями обвешали. Где Катерина царю дареная? Пошто не стоит предо мной в Слободе? С тех пор уж не год миновал, а еще половина сверх. – Раздражение усиливалось. Вмиг вспыхнула старая кровная, сердечная, до колик в боку, обида на Польшу, на Жигимунда ихнего, что отказал в сестре самому царю, будто худородному сыну боярскому.
– Полгода, государь, Ирик Свейский в слабом уме пребывал, а дума королевская без него не решалась. – Тихо напомнил царю глава Посольского приказа.
– В слабом уме! – Фыркнул царь. – Пошто? С десяток бояр казнил. Словно отрок малый, аль дева невинная от столь малой крови занедужил. А туда же – купеческий сын, корону напяливший. Не ведал, что царством править, не скотом торговать. Без крови никак не обойтись. Десяток он казнил… беда какая!
– Иоанн даже рассмеялся, но тут же смех его смолк.
– Полгода минуло, и? – Грозно посмотрел на посольских дьяков из-под насупленных бровей.
– В генваре у него родился наследник, Густавом нареченный в честь деда, а ныне свейский двор к женитьбе короля готовится и к венчанию новой королевы. – Извиняющимся голосом тихо произнес Щелканов.
– В генваре родился, а свадьба токмо ныне?
– Венчание давно уже было. Архибискуп, что к нам когда-то с посольством приезжал, все по их закону свершил. Это лишь празднества ныне. – Пояснил Иван Михайлович.
– Хочешь молвить – недосуг купеческому сыну слово царю данное исполнять? Аль врали мне Воронцов с Умной-Колычевым, коих в прошлый раз в Стекольню посылал, аль послы Нилша с сотоварищи от Ирика были подложные?
Висковатый и Щелканов виновато опустили головы, не зная, что ответить.
– То-то чую, Ирик вельми своих бояр боится, раз крова, да защиты для себя испрашивал, ежели бунтовать начнут. Так для чего плахи с топорами, колеса, да колы? Крови бояться - царством не владеть! Изведут властелина злокозненные. Оттого мы измены все выводили и будем выводить, покудова не издохнет остатная. Нет пощады, нет жалости! В том правда Божья, а суд царев! – Иоанн Васильевич стал понемногу успокаиваться. – Что еще отписали Воронцов с Наумовым? Царевичу Иоанну Иоанновичу отдаст сестру свою в жены с Колыванью в приданое?
Переглянулись дьяки в нерешительности – кому говорить.
– Чего мнетесь? – Царь торопил с ответом.
– Дает. Не сестру, токмо, а дочь. Зовут Виргиния, что по-нашему значит дева. – Решился Висковатый. Он глава приказа, ему и ответ пред царем держать.
– Дева это хорошо. Годков-то сколь будет? – Усмехнулся царь. – Да что-то вы, дьяки, отмалчиваетесь, с ноги на ногу переминаетесь. Что не так?
– Десятый пошел… - Тихо ответил Иван Михайлович, глаза отведя в сторону.
– Десятый… - Задумался царь. – Как Ирик корону одел, девяти лет не минуло. – Подсчитал в уме быстро. – Сызнова подвох от свеев?