Проклятие рода
Шрифт:
Накануне казни самого Челяднина царь спустился к нему еще раз. Оглядел то, что когда-то было человеческим телом, а ныне обожженным, иссеченным куском мяса с побуревшей и съежившейся кожей, местами сочившейся кроваво-желтой влагой. Наклонился над умирающим:
– Пес еси смрадный. И где твое спесивство, где высокоумие ныне? Где твоя гордость безумная на царево место воссесть? Где ныне твое злато и сребро, где твое имение? Истлеша, изгниша… Где твои людишки? Побиты… Сказано Иисусом Навином: все, елико бяше в граде от мужеска полу и до женьска, от юноша и до старца, и от телца до овцы, и до осляти, все – под меч!
Приказал Малюте:
– Облачить сего изменщика в царский кафтан, сволочь в трапезную, усадить на царево место.
Даже невозмутимого Скуратова государева задумка привела в минутное замешательство. Опричник с недоумением посмотрел на полуживого, скорее полумертвого, Федорова. Но воля царская требовала исполнения. Одели, сволокли, посадили, чтоб бесчувственное тело боярина не сползало на пол, веревками притянули. При всех Иоанн Васильевич прошествовал к своему месту, в последний раз глянул в полуприкрытые глаза приговоренного боярина, где жизнь лишь угадывалась. Повторил сказанное накануне:
– На царево место воссесть тщился? Сиди ужо! – Поднял посох и всажил в грудь острый наконечник.
Малюта с Грязным ножами добили. После тело выволокли на двор, сорвали царев кафтан, привязали за ноги к телеге, отвезли и утопили в навозной яме на берегу Неглинной.
Утром одиннадцатого сентября бирючи согнали народ на Поганую Лужу. Зачли государев указ об измене и посягательстве на царев престол боярина Ивана Петровича Федорова, с ним же за измену казнили Марию Ивана Федорова жену, окольничего Михаила Колычева с сыновьями Булатом, Симеоном, Миной. Тела сбросили в навозную жижу. В иных городах предали смерти по изменному делу князя Андрея Катырева, князя Федора Троекурова, окольничего Михаила Лыкова с племянником, дьяков и боярских детей Ворошило Дементьева, Афонасия Отяева, Третьяка Полугостева, Второго Бунькова, Григория Плещеева, Тимофея Кулешина и еще двадцать шесть человек.
Год объезжали опричники вотчины, поместья и дворы казненных, предавая их огню и мечу. Государь велел: всю скотину, до кошек и собак, изрубить на куски, превратить в ничто, все постройки сжечь и смешать с землей. Скверна искоренялась так, как уже одобрил Господь. Так, как уже поступали, выполняя Его волю, преемник Моисея Иисус Навин и основатель Израильского царства Саул, расправляясь с изменниками и святотатцами. Суд царев – правда Божья!
Вслед за Федоровым пришел черед и митрополита Филиппа. Царю передали сказанное первосвященником: «Мы приносим жертву Господу чисту и бескровну, за государя Бога молим, а за алтарем неповинна кровь льется християнская и напрасно умирают». Посланные на Соловки Васька Темкин-Ростовский и дьяк Митька Пивов с делом справились худо. Изветы на Филиппа, написанные кое-кем из монастырской братии, да игуменом Паисием, последнему опричники щедро посулили кафедру, яйца выеденного не стоили. Застарелые обиды сводили. Чист был Филипп. Вновь его слова вспомнились: «суд твори праведен и истин, а оклеветающая сыщи и обличи!». Даже Суздальский Пафнутий, не любивший Филиппа, донос подписывать отказался. Царь с досады отходил посохом и Темкина и Пивова, велел прочь с глаз убираться. Для устрашения митрополита удавили его старца Левонтия, да людей митрополичьих – Никиту Опухтина, Федора Рясина, Семена Мануйлова. Тела под окна кельи подбросили. Филипп молчал. Царь сам к нему на службу пришел, смиренно благословения попросил, но в ответ услышал:
– Аще обещаешься покаяться о своих грехах и отогнать от себя полк сатанинский, - стоявшие за спиной Иоанна опричники плотно сдвинулись, встали плечом к плечу, готовые по первому знаку разорвать в клочья митрополита, - собранный тобою на пагубу христианскую, кромешников, сиречь опричниками нарекаемых, - Филипп ткнул пальцем в толпу царевых сподручных, - аз благословлю тебя и прощу. Аще же нет, да будешь проклят в сем и ныне и присно и во веки веков с кромешниками своими. – И повернулся спиной к царю. Иоанн слышал за спиной возбужденное дыхание охотничьих псов, почуявших добычу, чей-то шепот: «Измена!», но приказа не последовало. Царь перекрестился, и резко пошел на выход из собора, опустив глаза долу. Опричники суетливо расступались пред ним и вновь смыкали ряды, следуя за государем. Лишь на дворе, он подозвал к себе Федора Басманова:
– Собор собирайте. Судить митрополита. Накажи новгородскому Пимену сие дело, пусть верность свою проявит.
Вспыхнули веселым огоньком глаза опричника, знать, померещилась им с отцом опала грядущая. Побежал скоро к Алексею Даниловичу радостью поделиться. Но Басманов-старший лишь покачал головой сокрушенно, тяжело вздохнул, молвил в ответ:
– Измараемся сильно. Казни иных – то пустое. Ради дела семейного, ради рода нашего, ради верха взятого над княжатами, завсегда, да! То, что ныне государь наш с митрополитом измыслил - душевредно. И ему и нам. Чую иные времена грядут. Так что, Федор, отошел бы ты в сторону, коль сможешь.
– Воля царская… - Развел руками в нерешительности Басманов-младший.
– Это Иоанн мыслит, что она и Божья. А мы своим умом разумеем, чай не глупее государя. Он и нашу родню в запале казнить начал – Григория Плещеева, а Никита Очин-Плещеев местничался с Василием Умного-Колычевым, да получил невместную грамоту. С чего бы, коль митрополит Филипп из тех же Колычевых. Того прежде не было. Царевых рук дело! Говорил я с ним, но впустую, закусил удила.
Суд был скоропалительным. Обезглавленная после казней Федорова-Челяднина земщина в страхе молчала, больше всех неистовал новгородский архиепископ Пимен, самого Филиппа не позвали. Единственный голос прозвучавший в защиту опального митрополита подал казанский Герман Полев, тот самый, что, не приняв престол после по немощи покинувшего его Афанасия, поучать царя вздумал, и был отправлен обратно в Казань. Один голос – ничто. Собор постановил – Филиппа Колычева из святительского сана извергнуть. Митрополит лишь усмехнулся, да клиру тихо молвил:
– Чада мои, радуюсь, что послужил Церкви нашей. Ныне оскудеет она, а пастыри станут наймитами презренными.
Через два дня был тайно казнен в своей келье епископ Казанский и Свияжский Герман.
В Михайлов день во время службы Федор Басманов с опричниками ворвались в церковь, сорвали с Филиппа облаченье, напялили рваную старую рясу, выволокли наружу, избивая, швырнули в сани и отвезли в Богоявленский монастырь Николы Старого. Через несколько дней и вовсе переправили из Москвы в Тверской Отрочь монастырь. Новым митрополитом поставили Кирилла, архимандрита Троице-Сергиева монастыря. Дело сделано!
– Государь! – Иван Михайлович Висковатый почти ворвался в царскую палату, впопыхах поклонился, заодно стараясь преодолеть отдышку.
Царь напрягся, крепко ухватился за подлокотники, аж пальцы побелели, знать с дурной вестью пожаловал глава Посольского приказа:
– Говори!
– В Стекольне измена. Короля Ирика схватили. Заточили в собственном замке. – Хватая ртом воздух, Висковатый выдавливал из себя короткие фразы. – Со всем семейством. Ныне брат его Яган в королях.
– Откуда вести?
– Гонец от свеев прибыл Петр Енсон бить челом, что государь их Яган король учинился в Свейском королевстве, хочет мир и суседство учинить по прежним обычаям.
– Брат… - Протянул задумчиво Иоанн, не давая покудова воли гневу. О Старицком сразу подумал. Ну и дурак же этот Ирик! Дубина стоеросовая, отрок по уму иль вовсе, как сказывали, слаб умом. Туда ж в короли подался! Ох, и дурак! В руках же у него был этот Яган с Катькой моей вместе. Мятеж подымал, Ириковы люди осадой брали его крепостцу в финском Абове. В темнице кинули. Удавил бы давно, да рыбам морским кинул на съеденье.