Проклятие рода
Шрифт:
– Давай, Василий Яковлевич, - подозвал Щелканова, - зачинай!
Первым вывели печатника Висковатова. Думный дьяк быстро перечислил вины Ивана Михайловича – измена с Жигимундом, измена с Крымом, с султаном и прочее. Малюта стоял подле Ивана Михайловича. Шепнул ему на ухо:
– Признай вины, проси государя милости.
Но измученный пытками, Висковатый с усмешкой произнес лишь одно:
– Кровавые семена, все бросаешь в землю, государь? Какую жатву собрать ожидаешь ныне? Будьте вы все прокляты, вместе с царем вашим!
Было заметно, как побледнел царь, ясно расслышав ответ главы Посольского приказа. Тень промелькнула
– По суставам резати. Каждому по куску. И медленно.
Скуратов молча развернулся, положил руку на плечо Висковатому, повел в сторону, кивнув ближайшим опричникам, чтоб следовали за ними. Бывшего думного дьяка обнажили полностью, перевернули вниз головой, пятками привязали ко вкопанному бревну. Малюта вытащив из-за пояса острый нож, быстро и ловко, так что осужденный и почувствовать ничего не успел, отхватил одно ухо, вернулся к царю, швырнув кусок человеческой плоти на землю перед царским помостом. Иоанн злорадно наблюдал за продолжением экзекуции, теперь сопровождавшейся нечеловеческими криками, что издавал казнимый. Опричники подходили к извивающемуся окровавленному телу и резали, резали, резали. Внезапно крики оборвались. Опричники отступились.
– Что так быстро? – Прищурился царь, стараясь разглядеть, в чем причина заминки. – Водой пусть отольют. И продолжать.
– Кончено с Висковатым. – Ответил Скуратов. – Реутов Ванька уды ему отрезал целиком, вот и вышла кровушка вся до капельки.
– В железо Реутова. Из жалости видать помог! Ну да будет ему царская жалость. Опосля тако же казнить. – Иоанн Васильевич недовольно откинулся на спинку кресла.
Следующим был Фуников-Курцев, казначей. Валялся в ногах, просил пощады. Царь лишь склонился к нему:
– Глаголят, что сам сознался, мол, каждую третью деньгу брали с Тюриным из казны? Нынче же шкурой своей отдавать будешь у царя наворованное!
Мастера, защищенные толстые кожаными фартуками, сапогами и рукавицами, раздели Фуникова, поставили на колени, привязали за руки к двум невысоким столбикам, начали обливать то холодной водой, то кипятком попеременно. Кожа сходила слоями, как со змеи. Сперва треснула на черепе, соскользнула вместе с волосами и бородой. За кожей пошло отваливалось и мясо, обнажая кости. Кричал недолго. Малюта склонился к царю:
– Здесь жена его и дочь.
– Жена сестрой князю Афанасию Вяземскому приходится? – Память редко подводила государя.
– Она самая. – Подтвердил опричник.
– А князь Афанасий? – лениво поинтересовался царь.
– Тут же, на площади.
– Сестру Вяземского раздеть и верхом на веревке прокатать досыта лоном. Пусть ответит естеством бабьим, где краденая мужем казна припрятана. Дочь не трогать. После обеих в монастырь. Князя Афанасия трижды на правеж выводить. В первый день за бесчестье тыщу рублей взыскать, во второй пятьсот, в третий двести. Затем в железо и в Городецкий посад сослать. Кто извет на князя Афанасия подал? Ловчиков?
– Да, государь.
– В железо. Казнить спустя время. Басмановы тут же?
– Да, государь.
– Когда прочих помилую, Басмановых в монастырь на Белозеро отправить. Прочих Очиных и Плещеевых в разрядных книгах видеть не хочу. Опалу на весь род кладу отныне. Пимена сослать в Веневский монастырь.
Тем временем, Василий Темкин рубил головы дьяку Разбойного приказа
– Прочих милую! – Ответом ему была тишина и приглушенные стоны умирающих.
Осенняя перепись была не утешительна, несмотря, что царская доля увеличена была за счет двух новгородских пятин – Вотской и Шелонской. «Сколь давно и отчего запустели деревни, и чья вина в сем» - так звучал царский наказ разосланным во все края подъячим и приказным. Что писалось в ответ: «…здесь дворишко распродали в царские подати, а сами бежали безвестно…, тот в посоху ушел, а там умер, кого-то свеи перебили, дворишко пожгли…, Митрошку Офремова опричные на правеже замучали, дети с голоду померли…, опричнина у Иванки Емельянова сына живот пограбила, двор сожгла у Фомки Логинова сына, самого на правеже засекла…». Много деревень от гладу, от поветрия обезлюдело, много - от «большой дороги».
Осада Ревеля окончилась неудачей. Все воеводы винили друг друга. Сил было явно недостаточно для взятия столь мощного города. Вяло велся артиллерийский обстрел стен. Отряды разбредались по окрестностям, грабя и сжигая ливонские мызы. Новоиспеченный ливонский король Магнус обвинял русских воевод в бездействии, а земской Иван Яковлев с опричным Василием Умного-Колычевым датчан. Разозленный царь приказал забить Яковлева батогами, а на Умного-Колычева возложил опалу.
Но раз запущенное колесо катится долго. Больно необъятна земля русская, да если еще и под уклон пошло дело… У подъячего Улана Айгустова в феврале конфисковали вотчину за то, что доводил на Василия Щелканова многие лихие дела по науке князя Михаила Черкасского.
– В опричный разряд пиши князя Михайла Черкасского первым воеводой полка, князя Василия Темкина-Ростовского вторым. – Приказал царь дьяку Андрею Клобукову, что ныне принял Разрядный приказ. Опричные и земские войска расписывались по отдельности.
Темкину-Ростовскому особое поручение было дано:
– Поедет князь Михаил Черкасский из полка в полк, сделай, чтоб не доехал. Прочим велено будет глаголить - «изгиб безвестно». Как отъедет князь Михайло из Москвы к войску, убей жену его с малолетним сыном, а после им займись.
– Дочь боярина Василия Михайловича Юрьева? – Изумился непонятливый Темкин.
– Да! Еще и троюродная сестра царевича Иоанна! – Вспыхнул мигом государь. – Толк от тебя Васька, жидкий больно! Одна свиная рожа, зато везде вхожа. Прочь с глаз моих!
Зимой утвержденный Устав станичной и сторожевой службы, предложенный князем Михаилом Воротынским сработать не успел. Уже весной огромная татарская орда Девлет-Гирея обошла и земское и опричное войско. Вели ее перебежчики дети боярские Кудеяр Тишенков да Окул Семенов с Белева, Ждан да Иван Васильевы дети Юдинковы с Калуги, Сидор Лихарев с Каширы, Русин с Серпухова и еще с десяток.