Проклятые вечностью
Шрифт:
– Какую? – проговорил охотник, глядя на нее.
– Мне это неведомо! Мир устроен таким образом, что за все грехи нам приходится расплачиваться собственной душой и кровью, но порой все становится еще хуже, потому как платить приходится еще и жизнями наших близких, если, конечно, тебя волнуют их судьбы. Когда на свет вытаскивают такую древнюю магию, нужно всегда быть готовым к последствиям. Минимальная цена – это жизнь и душа.
– Я понял, – кивнул Ван Хелсинг.
– Я провела тебя коротким путем, дальше тебе нужен другой проводник. Если старейшины пали, они тоже заточены здесь – найди их.
Ван Хелсинг благодарно кивнул, собираясь переступить границу следующего мира, но Мармирия удержала его.
– Что? – проговорил охотник, глядя
– Передай это Владу, как доказательство его невиновности перед оставшимися кланами, если конечно, вы сможете пережить эту войну. Я всегда благоволила ему но, как и все, не смогла удержаться от соблазна. Скажи ему, что я сожалею.
– Хорошо! – кивнул Ван Хелсинг, но она снова его удержала.
– И еще, передай ему, что в этом аду есть специальное место для него. Оно называется трон. Мы дождемся сына Люцифера!
– Не думаю, что он стремится сюда попасть! – делая шаг во мрак, проговорил Гэбриэл.
Невозможно представить волнение, с которым Ван Хелсинг ожидал встречи с еще одним потусторонним миром, скрывавшимся за адским порталом, хотя, с долей уверенности можно было предположить, что он существенно не отличается от того, что ему уже приходилось видеть: преисподняя не блистала разнообразием, открывая ему крайности одной природы – испепеляющий жар и обжигающий холод. Но, не смотря на это, какая-то мрачная, гнетущая тайна, окутавшая это место, будоражила его разум. Это ощущение невозможно описать словами, ибо оно было слишком неопределенным и хрупким. Причина здесь, скорее, крылась в эмпирических ощущениях, в каком-то ужасающем символизме, затрагивающем психику. В сознании тут же всплывали мифологические образы из древних сказаний, хранивших историю человечества на ранних этапах его становления, пугающие полотна художников, объятых безумием, которое отражалось на холстах, будто приговор всему живому. Раньше он считал их бредом больного воображения, но теперь, увидев эти картины воочию, больше думал о том, как этим людям, если, конечно, они были людьми, удалось с такой точностью описать эту адскую бездну. А так же о том, как Создатель мог позволить такому существовать в реальности…
Даже в завываниях ветра здесь слышалась угроза или чья-то злая воля, потому что за этим воем, зачастую, следовал какой-то дикий, трубный напев, гулявший по многочисленным тоннелям этой потусторонней тюрьмы, вызывавшей вполне осознанное отвращение, возникающее в моменты, когда по воле судьбы приходилось встречаться с каким-то грязным пороком.
Мармирия вывела его на необъятные просторы истинного безумия, где власть разума основательно поколебалась: огромный лабиринт, раскинувшийся перед его усталым взором, состоял из монолитных ониксовых глыб, дававших недвусмысленное представление о своем истинном предназначении. Это была, без сомнения, та самая обитель дьявольских миражей, о которой говорила вампирша, только в этот раз она раскинулась перед ним как объективная, неотвратимая действительность и где-то здесь, в чреве этого древнего ужаса, скрывался священный ятаган.
Предназначение у этого лабиринта было одно – заставить души падших до падения мира бесцельно бродить по этим тоннелям, не имея надежды выбраться на свободу. Эти ониксовые джунгли напоминали невероятный город, обнесенный стенами, высота которых колебалась от двадцати до ста футов, а толщина в районе пяти. Внутри лабиринта виделись какие-то постройки из огромных блоков, преимущественно кубической и пирамидальной формы, соединенных между собой по принципу пчелиных сот.
Вокруг царила обманчивая тишина, как мрачный предвестник беды, она нагнетала и без того невыносимую атмосферу, грозя утащить во мрак остатки рассудка, но хуже всего были блуждающие по многочисленным ходам тени. Будто молчаливые призраки, они протягивали к нему свои руки, пытаясь отхватить от него кусочек жизни.
Как сейчас жалел охотник, что из этого лабиринта его не выведет золотая нить Ариадны.
Под гнетом тысячелетий каменные блоки достаточно сильно поистрепались, и сохранились, видимо, только благодаря своим колоссальным габаритам. То и дело охотник натыкался на каменные обломки и чернеющие остовы когда-то величественных построек, покоившихся среди высоких стен с незапамятных времен. Он проходил мимо них, с любопытством оглядывая, но не делая никаких попыток проникнуть внутрь. Оглядываясь по сторонам, он то и дело сталкивался с жадными взглядами бестелесных существ, проходил сквозь них, стараясь не слушать лживые посулы.
Часы скитаний превратились в дни, а дни в годы. Забредая в тупиковый тоннель, Гэбриэл возвращался к обратно, заново начиная свой маршрут. В конце концов, засечек на стене стало так много, что ориентироваться по ним стало невозможно, и он окончательно потерялся.
Это было истинным адом: не леденящий холод, не испепеляющий жар, а эти непрекращающееся блуждания. Порой ему начинало казаться, что ятаган вовсе не существовал, а если и существовал, то явно не в этой Вселенной. Наставления Дракулы, слова Мармирии уже не имели для него никакого значения. Сколько он провел здесь времени? День? Неделю? Месяц? Год? За это время, наверняка, прошло уже не одно затмение, а значит, они упустили шанс переломить ход истории в свою сторону! Все было бессмысленно! Граф был прав, нужно было затаиться на краю света, похоронив свою жизнь, свою надежду, свое прошлое, уповая на то, что Мираксис их не найдет. Это было здравое решение, продиктованное обстоятельствами. А что сделал он? Он убедил всех в необходимости этого предприятия, затащил в глубины истинного ада, обрек на вечные муки. Хотя… может, прождав его некоторое время, они сумели найти выход из этой бездны и затаиться за гранью миров. А может быть, даже попали в Пустошь Каинитов! И только он был обречен на вечные скитания по аду, в то время как своими муками искупил грехи, а своими делами заслужил ангельские крылья.
Вот она высшая справедливость! Хотя, причем тут Господь? Он сам виноват в своих неурядицах, не нужно было ему пытаться проникнуть в тайны человеческого сознания, не нужно было впускать в сердце чувства. Ему некого было винить в своих невзгодах! С этими мыслями Ван Хелсинг оперся спиной на холодный камень, безвольно опускаясь на землю. Раны по всему телу, оставленные нечистью в кровавой пустыне, постепенно затянулись, и теперь, проводя рукой по выпуклым шрамам, охотник окончательно утвердился в истинности неотвратимого течения времени внутри Ониксового замка.
– Судя по степени заживления ран, я провел здесь не меньше месяца! – проговорил он, будто впервые слыша свой голос, эхом разнесшийся по округе. По сути, с тех пор, как он простился с Мармирией, Гэбриэл не нарушал тишину этой обители, потому этот звук казался ему таким оглушительным и неестественным.
– Здесь нет места живым! Этот город был создан мертвыми для мертвых! Ты должен покинуть эти стены! – как ответ ему, прозвучал достаточно мелодичный мужской голос, в котором улавливались металлические нотки.
– Покинуть? – поднимая на мужчину равнодушный взгляд, усмехнулся охотник. – Если бы ад было так легко покинуть, я думаю, что вы бы здесь не торчали!
– Прикуси свой язык, ты даже не ведаешь, с кем говоришь!
Ван Хелсинг оглядел пленника лабиринта с ног до головы. Облачен он был в достаточно дорогой костюм Викторианской эпохи с алмазными запонками на манжетах, правда изодранный и грязный. В отличии от Мармирии он был бестелесным духом, чьи запястья были скованны такими же бесплотными цепями, но вот глаза призрака были на редкость живыми. В них светился какой-то неведомый огонь, который в бездне могли сохранить лишь древние. Если бы взгляды могли убивать, Ван Хелсинг, непременно, подвергся бы самой мучительной смерти.