Прометей, или Жизнь Бальзака
Шрифт:
Роман о Саварюсе - это зашифрованное послание, адресованное Еве Ганской, и его нетрудно расшифровать: "Силы мои иссякают, если вы мне измените, я так или иначе погибну". В письмах к Эвелине Ганской он не скрывает своего духовного родства с героем этого романа. Начало любви разыгрывается в Швейцарии - автор чтит дорогие ему воспоминания. Любовники встречаются в Женеве, но "я не хочу, чтобы княгиня Гандольфини останавливалась в доме Мирабо, на свете найдутся люди, которые вменили бы нам это в преступление", - пишет он Ганской. Еще менее возможно поселить ее у Диодати. Это было бы Слишком прозрачно, а ведь до сих пор, стоит ему услышать эти четыре слога - Ди-о-да-ти, у него сильно колотится сердце. Так же как у Бальзака, у Саварюса всегда перед глазами портрет его Чужестранки и вид, где изображен ее замок. Жестокую девицу де Ватвиль, разлучившую любовников, зовут Розали, как и роковую тетушку Ржевусскую.
"Я намереваюсь дать в первом томе "Человеческой комедии" важный урок для мужчин, не примешивая к нему урока для женщин, я собираюсь также показать, как, придавая сначала слишком большое значение жизни в обществе, утомляя в ней и ум и сердце, люди в конце концов приходят к отказу от того, что им казалось некогда смыслом жизни. То будет "Луи Ламбер", однако в другой оболочке".
Наставление годится не только для Альбера Саварюса, но и для Бальзака ведь он и сам иной раз Корит себя за то, что намечает слишком обширную программу жизни. Зачем желать всего? "Моих сил и способностей хватит лишь на то, чтобы быть счастливым; и если мне не удастся возложить на голову венок из роз, то я перестану существовать... Достигнуть цели умирая, как античный гонец! Не быть в силах наслаждаться, когда право быть счастливым наконец приобретено!.. Это было уделом уже стольких людей". Так говорит Альбер Саварюс. И человек, создавший этот роман, вторит ему: "Боюсь, что я буду совсем опустошен, когда ко мне придет счастье".
Это предупреждение Чужестранке, но она, По-видимому, не поняла ни наставления, ни романа.
"Удивляюсь, что вам не понравился "Альбер Саварюс", - печально говорит в письме Бальзак. Правда, Эвелина Ганская могла угадать в княгине Гандольфини некоторые черты графини Гидобони; правда также, что муж (Эмилио Гандольфини) носит то же имя, что и граф Гидобони. По этой ли причине или по другой, но она раскритиковала книгу, столь дорогую автору. Она говорила, что это "мужской роман". В этом она не ошибалась. Это действительно было произведение встревоженного зодчего, подсчитавшего, что он выполнил лишь половину обширнейшего строительства; человека, знающего, как ему еще много надо сделать, чтобы закончить свои дворцы; человека, который видит, что каждый день уносит "частицу его личной жизни", сокращает самое жизнь; человека, который чувствует, как у него в жилетном кармане все больше сжимается лоскуток шагреневой кожи; творца, который мечтает отбросить свои сверхчеловеческие планы, отдохнуть наконец после тяжких трудов близ любовницы, исполненной материнской заботы о нем, и боится, что, если эта надежда будет отнята, у него уже не хватит больше силы жить.
XXXII. ВСТРЕЧА В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ
Надежда - это память и желание.
Бальзак
У каждого в жизни бывает полоса ожидания. Человек ждет какого-нибудь события, решения; жизнь продолжается; счастье жизни где-то в воздухе. Со времени смерти Венцеслава Ганского Бальзак был воплощенным ожиданием. "Я теперь очень не доверяю жизни и боюсь, что со мной должно что-то случиться", - тревожно писал он своей Еве. Эта северная любовь, которая тлела несколько лет, вдруг разгорелась под ветром надежды. Но неистовый труд изнурил Бальзака. "У меня непрестанно подергиваются веки, и я очень беспокоюсь, так как вижу в этом признак какого-то надвигающегося нервного заболевания", - писал он Ганской. Доктор Наккар, сторонник натуральных методов лечения, еще раз уложил своего пациента в постель на две недели. "Подумайте, лежать две недели, ничего не делая! И это мне, когда я полон жажды деятельности! Приходится утешаться мыслями о нас с вами, строить планы, проекты, "раскидывать карты", как говорят гадалки".
Лежа в постели, он в лихорадочном состоянии пытался вообразить прекрасное будущее. Его стряпчий и подставной покупатель сохранят для него Жарди; он все устроит там для Евы. Немного времени, терпения, денег - и получится очаровательный уединенный уголок. "А кроме того, дом в самом Париже, двадцать четыре тысячи франков дохода по государственной ренте вот прекраснейшая в мире жизнь, так как я буду получать пятнадцать тысяч в Академии; к тому же мое перо, если я даже стану работать только шесть часов в день, всегда будет приносить мне двадцать тысяч франков в год в течение еще десяти лет, и это позволит мне скопить кое-что..." Строитель счастья в царстве миражей! Стряпчий Гаво не только ничего не делал, чтобы спасти Жарди, а добивался разрешения продать его, и на этот раз бесповоротно.
"Это сущий разор, говорит он, и обязуется найти мне что-нибудь получше за те деньги, которые выручит от продажи... Гаво искренне
Но этого он напрасно страшился. Несмотря на разочарования и болезни, продукция его была все так же обильна и достойна его таланта. Повесть "Онорина", которую, по его словам, он написал в три дня (он любил так пококетничать), оказалась новеллой чистой по тону и вместе с тем смелой по сюжету, такой же изящной, такой же очаровательной, как "Покинутая женщина" и "Дочь Евы". Онорина оставила мужа, благороднейшего из мужей, графа Октава де Бован, ради недостойного любовника, который тотчас же ее бросил. Она живет одиноко, пытаясь зарабатывать на жизнь ремеслом цветочницы, хотя муж только о том и мечтает, чтобы она вернулась к нему. Но у нее физическое отвращение к мужу, и она предпочитает трудную, одинокую жизнь положению царицы светского общества, которое обрекло бы ее терпеть ласки ненавистного человека. Он издали опекает ее и тайком ей помогает, по дорогой цене скупая через магазин искусственные цветы, которые она делает. В анализе любви Октава к непокорной беглянке Онорине сквозят страхи Бальзака, который жаждет близости с Евой Ганской и не знает, вернется ли она когда-нибудь. Он описывает ей (через посредство Октава) свои мучительные ночи:
"Разве вы можете видеть, как я усмиряю самые жестокие приступы отчаяния, любуясь миниатюрой, на которой мой взгляд узнает овал ее лица, мысленно целую ее лоб, ее улыбающиеся уста, впиваю аромат ее белой кожи; я смотрю, вглядываюсь, и мне кажется, я ощущаю и могу погладить шелковистые локоны ее черных волос. Разве вы знаете, как я трепещу от надежды, как ломаю руки от отчаяния, как брожу по грязным парижским улицам, чтобы хоть усталостью укротить свое нетерпение?.. Иногда по ночам я боюсь сойти с ума, меня ужасают внезапные переходы от вспышек слабой надежды, рвущейся ввысь, к полному отчаянию, низвергающему меня в такие бездны, глубже которых не найти... За три дня до прибытия Марии-Луизы Наполеон в Компьене в нетерпении катался по брачному ложу... Все великие страсти на один лад. В любви я поэт и император!.."
Рассказ написан проникновенно. Однако Бальзак сомневался в успехе: "Онорина" сама по себе хороша, беспокоит только сдержанность стиля - пока она беспокоит лишь меня одного, есть люди, которые находят, что это великолепно. Но может быть, это убого!.." - делится он с Ганской своими опасениями. Неудивительно, что Бальзак сомневается в себе, ведь на пего так яростно нападают. Критики плохо приняли "Альбера Саварюса": "Слог тяжелый, неповоротливый... от него отдает усталостью". Появился новый бог романа-фельетона - Эжен Сю. Вся Франция ждет продолжения "Парижских тайн". В журнале "Ревю де Де Монд" критик заявил, что автор "Луи Ламбера" и "Евгении Гранде" пережил себя. А ведь это было несправедливо до нелепости. Неужели можно сказать о писателе, что он "пережил себя", когда его ум почти одновременно вынашивает столько произведений: конец "Утраченных иллюзий", "Провинциальная муза", "Эстер", или "Торпиль", "Изнанка" современной истории"! И все это создается отрывками, наспех, потому что журнал "Мюзе де Фамий" или какая-нибудь газета требовали немедленно представить рукопись, а Бальзаку нужно было в это время мчаться в Ланьи, читать и перечитывать в провинциальной типографии корректуру "Человеческой комедии" - по двести часов в месяц. Ведь как ни был задерган Бальзак, а он по десяти, по одиннадцати раз выправлял текст своих произведений, чего не делали ни Дюма, ни Эжен Сю.
Он жил тогда, словно каменщик, которому пришлось бы строить четыре-пять домов сразу, или как шахматист, играющий десять партий одновременно и все их выигрывающий. Он с легкостью принимается за роман, прерванный несколько лет назад. Так, например, "Провинциальная муза" долго "доходила на слабом огне" невидимого очага Бальзака. В 1832 году был задуман рассказ "Большая Бретеш". В 1837 году в "Сценах провинциальной жизни" мы находим новеллу "Большая Бретеш, или Три мести", где говорится о живущей в Сансере добродетельной и несчастной супруге карлика, которую любит королевский прокурор и которой два парижанина, доктор Бьяншон и журналист Лусто, желая напугать красавицу, рассказывают три ужасных случая мести обманутых мужей. Тут был использован, хотя и не полностью, бурный поток доверительных сообщений Каролины Марбути; но вместо Лиможа, фигурирующего в "Провинциальной музе", Бальзак описал здесь Сансер, маленький городок, который он знал по рассказам своего друга доктора Эмиля Реньо.