Проникновение
Шрифт:
«… не выбирать дом, а согласиться на первый попавшийся, где предложат согреться», — вспомнила, выжимая свитер. Плащ мешал карабкаться на мост, опрометчиво скинула его в море.
Глаза ангела на картине — глаза Арно. Не уберегла, потому что смотреть в них нестерпимо больно. И горячо. Плавишься заживо, хочется отвернуться.
— Ангелами становятся отчаянные души, чтобы взять в руки нож и отрезать себе крылья.
— Да уж, тебе страх был неведом.
«Ген искателя приключений, — рассказывали с экрана, — гонит их вперёд, в неизвестность, такие люди вращают Землю и способствуют развитию цивилизации. Разожгли огонь и начали добывать железо, открыли новые континенты и повели за собой на войну. Им свойственна отличная от нашей реакция на опасность: то, что нас пугает и отталкивает, их непреодолимо влечёт, как горный пик альпиниста. Если бы мы все были такими, то человечество давно бы вымерло, но к счастью, большинство из нас предпочитает сидеть дома и воспитывать детей». Ульвиг тоже говорил об этом. Ген риска! Насмотрелись научного бреда, пытаясь заснуть в душных номерах отелей в чужих городах. Надо же на что-то переключать канал «Euronews» с его бесконечными дефолтами, кризисами, безработицей, революциями, природными
— Хочешь, пойду с тобой на землю?
— Убери нож. Жертвы принимают от тех, кого выбрали.
Загадала дом и мужчину. Обрела дорогу и ангелов-хранителей — пару, за оба плеча. Не дотянуться, не дотронуться. Высекаю статуи: холодны, но лица их помню на ощупь. Они — близко, а вы — далеко, они — мои, а вы принадлежите всем семи ветрам сразу.
— Тот, кого покидаешь вопреки своей воле, навсегда остаётся с тобой.
— В словосочетании «неосознанный выбор» ключевое слово всё же «выбор». И выбирает человек однажды — когда позволено выбирать, а дальше всё повторяется из жизни в жизнь по не зависящим от него обстоятельствам. Я отказалась от чаши, а ради жезла или меча не так уж и важно. Если выбрал себя, а не другого человека, то вряд ли когда-либо полюбишь по-настоящему, будешь пить и пьянеть.
— Чашу должны протянуть любимые руки.
Озеро Ошо [96] — идеальная любовь и вся моя жизнь. Двое влюблённых живут на разных берегах, а встречаются на острове посреди воды, не докучая друг другу совместным бытом и излишними прикосновениями. С Арно озеро уместилось в однокомнатной квартире в Сочи, а с тобой растеклось по всей планете. Тебе требовались километры личного пространства — города и страны! «Я люблю незнакомцев, — говорил ты, — наблюдать за ними со стороны. Люди издалека выглядят, как деревья в старом парке, будто держат на плечах небо, а вблизи мельчают и съёживаются, как дешёвые джемпера после стирки». Возненавидела слово «незнакомец», как живого человека, врага. Заразилась твоей привычкой поэта перекатывать слова на языке, не замечая отсутствия их произносящего. И сохранила письмо — единственное не на стекле, а по электронной почте. Там, где ночевала, не было столь вместительных зеркал. «Когда переполняет страх, убежище ищешь в словах, — писал ты. — Но все слова — чужие, восковой плёнкой склеивают губы, будто целовал оплавленную свечу. Как выразить то, что скрывается за стеной из слов, за частоколом букв? Было бы славно сочинить свой словарь и писать тебе на „новоязе“! Не перебирать лоскуты истлевших строк, а светить внутренним оком, но это кто-то до меня придумал. Верить и быть живым [97] звучит одинаково, но когда пишешь, мешает немая упрямая буква».
96
Ошо. «Любовь. Свобода. Одиночество».
97
To believe (верить), to be live (быть живым) — англ.
Никогда не стыдилась ошибок в словах и не выбрала чашу без дна. Вы оба искали смысл за пределами пентакля, а у ребёнка мёртвого города и так с завидной регулярностью выбивали почву из-под ног, нужно было за что-то держаться. Мне не по силам лепить из дождя: вода испаряется. У неё всего три формы: облака, лёд и та, что в сосуде. И не формы вовсе, а процессы. We live leaving, перетекая за край. Хотя «жить» и «уходить» [98] тоже не одно и то же слово. Культ вина и падение в сон — участь ловца. Гулкие шаги по камням лабиринта, мерный стук капель о дно, вязкие стены. Зябко. Сухой лёд внутри, кажется, сейчас ударит кто-нибудь посильнее, и сама осыплюсь мёрзлой крошкой в ботинки. Сконцентрировать волю, крепко взяться за ручку двери, — с другой стороны её тянет на себя очередная жертва. Яркий свет в проёме двери — точка невозврата. Так Янус и заполучал себе свежие лица. Просыпалась с похмелья, ощущая себя Прометеем: мою печень ночь напролёт клевали орлы, но в отличие от прометеевой, поутру она не отрастала. Боль и холод в крови. Античные медики не зря считали печень, а не сердце, творцом жидкости жизни [99] . Такие ночи убивали во мне все чувства, и проходило много-много бесцветных дней в пути, прежде чем любовь возрождалась из пепла подобно фениксу. Бедный Прометей! Молчащие скалы не смогут ответить, почему из его оков влюблённые сделали себе обручальные кольца. Перед провалом в сон, мы танцевали на границе тени и света. Хриплый голос саксофона в опустевшем кафе — блюз, синяя музыка грусти. Медленно кружились, путая следы на полу, смешивая акварельные краски в сообщающихся сосудах. Новый оттенок, неизвестный художникам, несуществующий в природе. Поднимала голову — понять, кто ты, но ты исчезал, оставляя меня одну в лабиринте. Мечтала заглянуть тебе в глаза, и чтобы хоть раз проводил до двери меня за руку!
98
To live (жить), to leave (покидать, уходить) — англ.
99
Гален (античный медик, философ, годы жизни 130–200 до н. э.) и его последователи считали, что печень ответственна за кровообращение человека.
— Маугли, прав тот, кто счастлив. А у нас была радуга!
— Поздно, Арно. Я открыла свою точку невозврата. Наша суть эта точка. Аморген был поэтом, превращал мифы в судьбу, а я читала и слушала её пальцами. Радуга не нужна, когда знаешь, что люди любят друг в друге сердцевину восьмёрки — то, чего недостаёт им самим, — сливаясь в знак бесконечности. В мире нас всего трое: разрушитель, создатель и искатель. Первые ведут войну, как Зевс с Прометеем, а третий рыщет у скал, чем поживиться. Он не помнит, кто он, и потому всегда как бы отсутствует. Будь облаком, невесомым ангелом. Так легче. Счастье — состояние, а становление — боль. Ты выбрал полёт, я принимала форму сосудов, пока не научилась лепить, Аморген строит замки и города из ледяных кубиков слов. Мы и есть время. Глупо бороться с собой. Невозможно вернуться в прошлое: то, что вчера принимали за награду, сегодня видится наказанием. Мне нужен свой дом, даже если дорога туда под проливным дождём и затянется не на одну жизнь.
В моём сне о реке, ребёнке и зеркале два варианта финала. Берег и океан. Можем пополнить запасы водорода звезды, а можем снова родиться и жить. На кольцевой линии поезда конечная станция условна. Если звёзды сгорают, оборачиваясь чёрными дырами, почему из чёрной дыры не может родиться новая звезда? Рождается и живёт, но по ту сторону зеркала. Архимедова спираль. Качели. Вдох — выдох бесконечности. Энергетический и материальный миры проникают друг в друга, космос и хаос хранят равновесие чаш Маат. Зазеркалье реально, у Вселенной есть отражения, а вдруг в одном из них ты не последний рождённый и намечается премьера нашего фильма? Что если мост через время ведёт в параллельный мир? Хорошо бы родиться вначале или посередине столетия! Нести людям свет кровоточащим сердцем Данко. В нашей безнадёге виновны даты рождения: …1778–1878 — 1978… В конце века люди приходят на землю усталыми. Утомительно шагать по дороге след в след и вытягивать шею из-за спины впередиидущего в попытке разглядеть горизонт. Нужен мост, временной или пространственный скачок в неизвестность.
«Мы живём в хрупком мире на краю времени и в преддверии конца света, — рассказывали с экрана. — Зрелое общество, утратившее веру в богов, где люди мнят себя равными им. Создатели и разрушители. Наука рассовывает мироздание по экспериментальным колбам, искусство пережёвывает наследство великих мастеров, как корова жвачку. Иные же, осознав безысходность момента, разрушают мир войнами, бунтами, революциями и себя — наркотиками, безумием, самоубийствами. Лодка раскачивается, переворачивается, вновь скидывает людей на грань выживания. Человек — животное, и главная его цель — выжить. Если нечего преодолевать, люди впадают в депрессию — болезнь цирковых лошадей и Сизифа. Не хотят жить и размножаться, чувствуют усталость и начинают вымирать».
У некоторых создателей как раз желание размножаться трансформируется в ваяние статуй. Гены! Что они понимают, эти учёные? «Мы гораздо большее, чем наши тела», — говорил ты когда-то. В мёртвом городе зажгла свечу в зеркалах. Пропала, чтобы найти себя. И тебя. Будешь строить тающие города, а я населять их песочными статуями. Душа выбирает нам путь, но мы забываем, кто мы и откуда пришли. Может, Стиви Уандер [100] ослеп сразу после рождения, чтобы слышать звуки мира, не отвлекаясь на образы, а Бетховен начал терять слух, чтобы слышать свою музыку, изнутри, без помех и вторжения чужой? А как появилось граффити? Художники, чьи картины нигде не хотели выставлять, взяли в руки баллончики с краской и начали расписывать стены домов. Мы тоже сможем! Если не опоздаем на свидание с жизнью. Нам бы выиграть время! Тоту же удалось выиграть в сенет у Луны пять дней «над годом» для богини Нут [101] . Он бы и тебе покровительствовал, вы одной крови — оба летописцы.
100
Stevie Wonder (wonder — чудо, нечто удивительное, англ.) — соул-певец, музыкант, композитор, оказавший огромное влияние на развитие музыки 20 века.
101
Сенет — древнеегипетская игра в шашки, изобретённая богом Тотом. Богиня Нут не могла зачать: Бог Ра наложил на неё проклятие бесплодия в течение всех 360-ти дней в году за сожительство с Гебом. И тогда Тот выиграл в сенет у Луны 1/17 каждого лунного цикла. Всего 5 дней — к 360, уже бывшим в календаре. В течение этих 5 дней, после весеннего равноденствия, после полнолуния родились боги Осирис, Гор, Сет, Исида и Нефтида. «Вставные» дни («те, что над годом») совпадают с христианской Пасхой, а по легенде богиня Нут проглатывает своих детей, чтобы потом снова выпустить их на небо, что символизирует смерть и воскресение.
— Маугли, Аморген тебя не слышит. Нет ангела — нет связи между людьми.
— Вселенная — сеть, люди и без ангелов связаны друг с другом, мысли материальны, желания сбываются. Правда, иногда «мировая сеть» долго их исполняет, а жизнь — коротка. Великие же получили признание, пусть и после смерти. Ни словечка не пропадёт. К тому же, он умеет читать по губам.
— Отвратительно! Разговор о прошлой любви с нынешней смахивает на предательство.
Предать — предать огню/земле/забвению — передать из рук в руки.
— Я стала другой, Арно.
— Тебя претворили словом?
— Нет, вернули самой себе.
— Что ж, давно пора выбрать дом.
Эпизод 2. Чаши
Дом стоял высоко в горах у кратера вулкана.
— Прообраз всех домов на земле, — пояснил Арно, выдавая нам ключи, — строй — не строй всё равно сгорит.
Сразу вспомнился остров Гелиоса, где домики карабкались на вершину Этны в надежде, что лава прольётся по другому склону, а хозяева с невозмутимым спокойствием обсаживали их цветами, лимонными деревьями и виноградниками. Будто пепел — лучшее удобрение для цветов, а вечность — пойманный в ладони миг. И если греки свято верили, что обретают мудрость Сократа, разгуливая босиком по древней земле, то сицилийцы считали себя потомками Солнца и засыпали в его горной огненной колыбели. Их философ, Эмпедокл, прыгнул в жерло вулкана: по одной легенде, чтобы приблизиться к земле, а по другой — к богам. Но ни земля, ни боги не приняли тщеславного целиком, выплюнули его сандалии. Ангелы отрезают себе крылья и падают на землю, философы бросаются в кипящий котёл лавы. Почему обязательно нужно сигануть головой вниз и разбиться о камни, прежде чем воскреснуть, встать и пойти вдаль по дороге, отрешённо насвистывая и толкая вперёд носком ботинка осколок валуна, который только что раздробил своим лбом? Неужели нельзя обойтись без падений на дно колодца и геройских поступков? «Ты — трус, Аморген!», — упрекнула бы Маугли. «Да, — ответил бы я, — сочинив множество подвигов, никогда не совершал их».