Пропавшая экспедиция
Шрифт:
Зимин молчал отрешенно.
— Нашел… знаю. — Сказал Ахмет. — Офицер нашел золото, Ахметка нашел офицера.
— К черту! — закричал Зимин. — К черту твое золото! Ничего мне больше не надо! Ни золота, ничего! — Он закрыл лицо руками и зарыдал.
Ахметка покачал головой. Не то сочувственно, не то иронически.
Куманин и Митька вошли в полуразрушенную церквушку на погосте. В разбитые окна доносились звуки отдаленного боя — отряд Федякина штурмовал высоту, на которой стояла батарея Губенко. Пол часовни был усыпан обломками, разбитыми иконами, щепой от развороченной стены.
— Вторая икона слева, — сказал Куманин, — что-то не пойму, которая слева… От дверей, что ли?
На левой стене, уцелевшей при обстреле, иконы висели в два ряда. Куманин нерешительно потрогал вторую снизу…
— Егорий… Эта, что ли?
— Похоже, эта, — отозвался Митька.
— Где ж тут? — Куманин пошарил вокруг и с недоумением поглядел на Митьку.
Митька подошел к иконе. Потрогал сверху, сбоку, и вдруг икона приоткрыла узкую щелку за изображением в деревянном коробе. Митька сунул туда руку и вытащил клеенчатую тетрадь.
Возле дома Дуни стояли две оседланные лошади. Митька забрался с Куманиным на чердак и вытащил из сундучка «Бычью голову», золотой самородок, найденный Смелковым. Завернутый в тряпку, он лежал рядом с пробами, сделанными экспедицией на Ардыбаше.
— В Питер повезем? — спросил Митька.
Куманин взвесил самородок на руке.
— Не, больно тяжел. Да и опасно: дорога дальняя… Здесь оставим. И пробы… куда их тащить… Местечко найдется понадежней?
— В баньке, — отозвался Митька. — Самое надежное место.
Переложив пробы и самородок в мешок, они спустились вниз. Баня, небольшая, бревенчатая, стояла на отшибе у забора. Оглядевшись и убедившись, что их никто не видит, они вошли в пахнущий сыростью и вялым березовым листом предбанник. Митька взял стоявший в углу топор и стал вскрывать доску в полу.
— Отцовский тайник, — сказал он Куманину.
Действительно, отодрав пару досок, они увидели небольшое углубление, выложенное берестой. Митька опустил мешок в тайник, накрыл досками и заново прибил их.
— Тут надежно, даже мать не знает, — сказал Митька и пошаркал ногой по доскам, замазывая следы вскрытия.
Когда они вышли во двор, из дома появилась Дуня с кузовком, обернутым ручником.
— На дорогу вам… — проговорила она и, передав кузовок Куманину, обняла Митьку. Митька не противился. Но, почувствовав на своей щеке материнскую слезу, осторожно высвободился из ее объятий.
— Ну, чего там… — совсем по-взрослому проговорил он. — Прощай, мать… Долгие проводы — лишние слезы.
Куманин уже сидел на коне.
— Тетрадка инженерская где? — спросил он.
Митька похлопал себя по груди.
— Здеся!
Он вскочил на лошадь и улыбнулся матери. При всем его старании держаться по-взрослому Дуня почувствовала, что никакой он еще не взрослый, а все еще мальчишка, ее сынок. А может быть, ей только хотелось так думать, на самом деле ее Митька был совсем взрослым.
Оба всадника тронули лошадей и выехали за ворота. Дуня прислонилась к калитке и долго смотрела им вслед.
Часть вторая
ЗОЛОТАЯ РЕЧКА
Улицы Петрограда выглядели непривычно пустынными. Промелькнет и скроется в подъезде одинокая фигура прохожего, простучит полупустой трамвай с двумя-тремя пассажирами, размеренно тяжелым шагом прошествует красноармейский патруль…
Шел май тысяча девятьсот девятнадцатого года.
Ветер трепал влажный от только что прошедшего дождя край плаката: «Все на защиту Петрограда!»
По влажной после дождя набережной Невы шли двое: паренек лет пятнадцати и коренастый, давно не бритый красноармеец с винтовкой за плечом, в потертой, кое-где прожженной шинели — Митька Ольшевец и Куманин.
Из-под арки моста, торопливо постукивая мотором, выскочил катерок, забитый матросами. На носу и на корме стояли пулеметы.
Митька и Куманин переглянулись.
— И тут война, — сказал Куманин.
У темно-серого дворцового вида здания с многоколонным парадным ходом они остановились. Над резной дверью еще виднелся след от двуглавого орла, а сбоку, на железной вывеске, стояла надпись: «Геологическое управление Совета народных комиссаров РСФСР».
Перед входом фыркал и вздрагивал старенький автомобиль с открытым верхом, извергая тонкие струйки голубоватого газа. Усатый шофер подозрительным взглядом проводил Куманина и Митьку, скрывшихся за тяжелой дверью.
Кабинет начальника Геологического управления выглядел как и большинство подобных учреждений в городе, носившем когда-то имя Санкт-Петербурга: пузатые секретеры с множеством ящичков, стулья и столы с золочеными гнутыми ножками, камин с амурами и узорной решеткой. Только портрет Ленина, чугунная печка с трубой, выходящей в форточку, да сам хозяин в кожаной куртке, надетой поверх косоворотки, нарушали привычный вид этого дворцового помещения.
Когда Куманин и Митька вошли в кабинет, Волжин застегивал ремень с подвешенным к нему парабеллумом. Заметив вошедших, он некоторое время приглядывался к ним с недоумением, пока не узнал Куманина.
— Товарищ Куманин? — не вполне уверенно спросил он.
— Я, — ответил Куманин. — Я самый, товарищ Волжин.
Волжин взглянул на него с тревогой. Что-то в ответе Куманина насторожило его.
— А где инженер Смелков? Где комиссар Кобакидзе?
Куманин серьезно взглянул на Волжина и отвернулся.
— Погибли? Аркадий Николаевич?! И Арсен погиб?
Куманин снял винтовку, поставил к стене, скинул вещевой мешок, вынул из него клеенчатую тетрадь с записями Смелкова и положил на стол перед Волжиным.